Неоязычество как религиозно‐культурный феномен современности: проблема дефиниции.

Аннотация

Михеева И. Б. Неоязычество как религиозно‐культурный феномен современности: проблема дефиниции. Дается определение "неоязычеству" как интегральному социокультурному феномену, с учетом основных инвариантных параметров неоязыческих тенденций и феноменов, имеющих место в религиозной, политической, философско‐теоретической, общекультурной сферах.

Глобальные социокультурные трансформации начала XXI века радикально видоизменяют канву индивидуальной и общественной жизни, проблематизируя привычные мировоззренческие ориентиры, традиционные системы ценностей и устоявшиеся модели самоидентификации. Возникает целый веер альтернативных построений, претендующих на достижение и поддержание традиционного духовно‐нравственного равновесия человеческой и социальной жизни. Одной из таких альтернатив выступает комплекс специфических процессов и явлений, условно обозначаемый как неоязычество. Возрастающая актуальность изучения данного феномена обусловлена, прежде всего, тем обстоятельством, что в условиях глобальной социальной универсализации и транзитивности неоязыческие тенденции наращивают свой дестабилизационный потенциал. В политике это может проявляться ростом и радикализацией националистических, шовинистических и расистских настроений; в религиозной сфере – увеличением числа псевдорелигиозных, в том числе деструктивных, групп и движений; в культуре в целом – пропагандой альтернативных общепринятым ценностям норм поведения и программ жизнедеятельности, построенных на вненаучных спекуляциях об «исторических корнях нации», «истинных» жизненных идеалах и ориентирах, специфических формах сосуществования человека и природного окружения и т. п.

Широкий спектр объективаций неоязыческих тенденций предопределяет принципиальные затруднения в их концептуализации и систематическом изучении. В отечественной и зарубежной гуманитаристике предпринимаются постоянные попытки дескриптивного описания и научного анализа неоязычества, выработки адекватных методологических стратегий изучения и прогнозирования его динамики, систематизации и классификации основных проявлений [см., например:1–6]. Однако по‐прежнему малоудовлетворительными оказываются поиски научно корректного и семантически оптимального определения этого явления. В связи с этим понятие «неоязычество» в современном научном обиходе не является общепризнанным термином с соответствующим содержательным потенциалом и потому употребляется в весьма широком контексте.

Для решения проблемы выработки соответствующей дефиниции неоязычества необходимо исходить, по меньшей мере, из следующих эмпирических констатаций и методологических положений – факта очевидной плюральности и многовекторности проявлений неоязычества в социальной жизни, тезиса о транзитивном характере неоязыческих тенденций в динамике культуры, а также системы наработанных в современной гуманитаристике определений неоязычества, каждое из которых фиксирует некоторую важную характеристику его генезиса, сущности или типологии.

Плюральность и многовекторность проявлений неоязычества.В различных областях и сферах человеческого бытия неоязычество репрезентирует себя по‐разному. Прежде всего, следует говорить о религиозной сфере, где язычество (и неоязычество) впервые конституируется и получает свое наименование. В целом в области религиозного неоязыческая специфика конкретизируется через политеистическую мировоззренческую установку и связанную с ней пантеистическую идею. В своей совокупности эти и подобные им воззрения, не выдерживающие критериев ортодоксального монотеизма, могут быть обозначены как «нетеистическая религиозность» [7, с. 263]. Основными чертами последней являются такие характеристики, как отсутствие единого учения, репрезентирующего традицию в целостном виде, инструментальное понимание сакрального, тотализация традиции, невозможность перехода в данный тип религии извне и проч. Исследователи констатируют факт нарастания в мировой и европейской культуре в целом и в белорусском обществе в частности неорелигиозных ориентаций и неокультов неоязыческой направленности. При этом особенностью обозначенных процессов является не только их собственно религиозная, но также достаточно четкая политическая и общественная ориентированность [см., например: 8–10]. Неоязыческие объединения и движения зачастую не просто реконструируют языческие традиции и обряды прошлого, но претендуют на создание весьма неоднозначных альтернативных мировоззренческих и идеологических проектов по переустройству социума, как правило, характеризующихся псевдонаучным и псевдорелигиозным содержанием, деструктивной направленностью, националистической и расистской тональностью. В условиях усиливающихся тенденций глобализации, общемировых кризисных напряженностей и окончательно концептуально не оформленных идеологических государственных программ подобные проекты несут реальную опасность по дестабилизации белорусского общества и радикализации определенных политических сил, как это демонстрирует опыт ряда европейских стран [см., например: 5–6, 8, 18–19].

В философском дискурсе неоязычество коррелируется с концептуальными построениями, исходящими из идеи органицизма как установки на утверждение онтологической укорененности сущего и его изначально биоморфного характера¹. Современная философская рефлексия все чаще обнаруживает постоянно нарастающие неоязыческие мотивы и явное смещение акцентов в трактовке рациональности. Среди наиболее репрезентативных и показательных в этом отношении можно назвать концептуальные проекты «рекультивации архаики» [11] и «новой метафизики» [12]. Так, в «новой метафизике», заявляемой в качестве гуманитарной парадигмы философствования XXI века, неоязычество определяется как общая траектория эволюции философского дискурса последних двух столетий, направленная от онтологии к гносеологии и далее через аксиологию и культурологию к персонологии [там же, с. 408]. Иными словами, «неоязычески размерная» философия современности претендует на интимизированное, личностно ориентированное и персоналистически окрашенное, понимание бытия и взаимоотношений человека с ним.

В политической области неоязыческая специфика достаточно очевидно эксплицирована в консервативной (традиционалистской) идеологии как фундаментальной «тенденции к сохранению старых образцов, вегетативных способов жизни, признаваемых всеобщими и универсальными» [13, с. 593]. Основоположениями последней, аккумулируемыми в так называемой метаполитике², выступают принципы традиционализма, элитарности (императив аристократии как «элиты характеров», по А. Бенуа) и социоприродного синкретизма, или органицизма.

Транзитивный характер неоязыческих тенденций в динамике культуры. Неоязычество следует понимать, прежде всего, в качестве инвариантной культурной формы, одновременно как чреватой болезненными потрясениями и деструктивными энергиями, так и аккумулирующей новые, созидательные смыслы и ценности. В современной ситуации тотальной проблематизации статуса уникальности и самодостаточности каких бы то ни было духовных образований не приходится утверждать исключительно исторический (в смысле кратковременный) характер этого феномена. Скорее, следует идентифицировать его как одно из проявлений глубинной и сквозной для всей культуры тенденции, противостоящей другой (и ее уравнивающей), не менее фундаментальной и сориентированной на критическое переосмысление и преодоление наличного status quo. «Архаическое сознание и архаический интеллект – это не только характеристика предшествующих этапов истории и антропогенеза человечества, но и неотъемлемый компонент интеллектоонтогенеза, «морфологии» современного сознания человека и общественного интеллекта. В периоды кризисов, ломки сложившихся стереотипов, архаический компонент общественного интеллекта как бы выполняет терапевтическую функцию, представляет собой мобилизацию «древних форм» освоения разнообразия бытия человеком через ассоциативно‐аналоговые механизмы, метафоризацию и мифологизацию интеллекта» [15, с. 31]. Речь идет, таким образом, о специфической настроенности культурной динамики на консервацию традиции как фундаментального механизма аккумуляции, воспроизводства устоявшихся и продуцирования новационных программ жизнедеятельности. В отличие от критицистско‐прогрессистской тенденции, ориентирующей культурное развитие в своем пределе на радикализацию поведенческих моделей и прерывистый характер социодинамики, обозначенная альтернатива утверждает ценность всего апробированного и адаптированного к повседневной жизненной ситуации. Как отмечал К. Манхейм, «история все более развивается через взаимодействие таких целостных тенденций и движений, из которых одни «прогрессивны» и форсируют общественные изменения, в то время как другие «реакционны» и сдерживают их» [13, с. 598]. Следовательно, неоязычество может быть квалифицировано как одно из проявлений «сдерживающих» общественную гипердинамику тенденций.

Система наработанных в современной гуманитаристике определений неоязычества. Многочисленные отечественные и зарубежные исследования данного феномена и его вариаций различаются как по своим направлениям анализа, так и по используемым методологическим стратегиям. Именно в силу такой мультивекторности изучения до сих пор представляется затруднительным достаточно четко зафиксировать сущность этого явления, классифицировать его ключевые характеристики и основные закономерности функционирования. Термин «неоязычество» в современном научном обиходе употребляется и дефинируется в трех основных методологических транскрипциях – религиоведческой, политологической и культурфилософской. Среди основных интерпретаций, предложенных в рамках этих дисциплинарных парадигм, на наш взгляд, наиболее аргументированы и разработаны следующие.

Как тип религиозностинеоязычество отождествлется с одной из форм нетрадиционной и постатеистической религии. В рамках этой позиции утверждается, что нетрадиционные религии, получившие широкое распространение в последней трети XX века в западном мире и на постсоветском пространстве, представляют собой типологическое социальное явление, многократно наблюдавшееся в истории. Их особая активность проявляется в эпохи кризиса и общественных потрясений, в переломные периоды истории, связанные с глубокими изменениями экономики и быта, политических настроений, общего мироощущения человека. То, что является на свет в «постатеистическом» обществе, какую бы религиозную окраску оно ни принимало, есть возвращение к язычеству, то есть обожествлению природного и общественного мира. «Вера в Бога – лишь предлог для веры в божественность множества разных вещей, в диковинности и нелепости которых сектанты словно соревнуются друг с другом. Кто верит в святость крови, кто – в святость пустоты, кто – в святость пищи, стекла, песчинок... Перед нами – новое язычество, которое освящает буквально каждый предмет, не очень‐то считаясь с разделением на чистое и грязное, высокое и низкое. По сути, этот «прогресс» означал бы не что иное, как историческую регрессию от марксистского к фейербаховскому атеизму, с его обожествлением земной действительности и межчеловеческого братства, по принципу «человек – человеку Бог» [16, с. 74]. В этом случае неоязычество может быть определено, например, как фундаменталистское движение, носящее редукционистско‐природный, магический характер. Иными словами, распространение неоязычества свидетельствует о сложном, диалектическом изменении бытующей религиозности. При этом речь идет не просто о возрождении архаических верований, а о решении с их помощью современных задач: идейной консолидации этносов, обретения своей культурно‐исторической идентичности и социально‐политической независимости [17]. Так, по мнению белорусского исследователя А. В. Гурко, неоязычество можно определить как новые религии, сконструированные на основе политеистических верований в целях поиска новой этнической идентичности и (или) для разработки новой идеологической системы [18, с. 44].

Как фактор современной политикинеоязычество определяется как стратегия ремифологизации социального опыта в ситуации экспансии западной культуры и тотальной вестернизации. В этом смысле неоязычество суть один из дискурсов глобализации, характеризующийся изобретением нового вида культурного национализма, отвечающего условиям постнационализма, или этнонационализма. В условиях модернизации, которая значительно нивелирует и деэтнизирует материальную среду, национальная специфика смещается в сферу духовного. В этих обстоятельствах национализм ищет свою опору именно в духовности, и именно ею он пытается легитимизировать свои претензии во всех других сферах, прежде всего в политической, социальной и культурной [19]. Под духовностью же, как правило, понимается (хотя и ошибочно) исключительно религия. Тем самым, в поисках своей уникальной идентичности национализм, если он стремится быть последовательным, неизбежно должен порывать с мировыми религиями в пользу религии национальной. А это, в свою очередь, ведет либо к попыткам национализировать мировую религию, либо к поискам языческих корней и формированию общенациональной религии на основе язычества. В связи с чем, можно утверждать, что «неоязычество – самая политизированная квазирелигия. Чем и интересна. Русское неоязычество можно определить как мифологизированную форму расовой, этнической и религиозной ксенофобии» [20].

Как инвариантный культурный феноменнеоязычество идентифицируется с комплексом специфических новокультурных феноменов, пронизанных неоромантическими идеями мифологического характера. По мнению белорусского этнокультуролога А. Дерманта, неоязычество можно определить как тип новой духовно‐мировоззренческой ориентации эпохи постмодернизма, постиндустриальной и информационной цивилизации. Поэтому «паганства можна ўважаць за пэўны тып духоўна‐светагляднай арыентацыі, досыць шырокім і шматаблічным рухам, парадыгму пошуку новага кшталту свядомасці і “Вялікага Стылю” жыцця, які быў бы адэкватны для сённяшняга ўзроўня постіндустрыяльнай і інфармацыйнай цывілізацыі, для эпохі постмадэрнасці, як імкненне да культурнай мінуўшчыны (традыцыі) ды выяўленне ў ім “пачатковага” гуманістычнага, духоўнага светаўспрымання і светаразумення» [21]. К так понимаемому неоязычеству можно отнести, например, оформление славянских боевых искусств (в том числе, «ратоборства», как некоего идентификационного признака этого движения). Наиболее заметное лицо современного неоязыческого движения данного направления – комплекс славяно‐горицкой борьбы – основано, в отличие от восточных единоборств, на другом ритме боевых движений и ином мировоззренческом комплексе [22]. Еще одно яркое проявление тенденции – феномен военно‐исторических клубов, или организаций, занимающихся реконструкцией воинских обычаев и формы различных эпох. Одним из факторов, способствующих привлечению людей к движению, стало появление русской «фэнтези» – направления популярной фантастики, своего рода сказок, но построенных на языческом мировоззрении  [23]. Культурфилософская рефлексия фиксирует преимущественно «городской» характер неоязычества, поскольку оно возникло и развивается в городах, а современные язычники являются носителями именно городского менталитета. В этом смысле неоязычество суть «общенациональная религия, искусственно создаваемая городской интеллигенцией из фрагментов древних локальных верований и обрядов с целью “возрождения национальной духовности”. Фактически же речь идет не о возрождении, а о конструировании идеологической основы для новой социально‐политической общности, более сооответствующей условиям модернизации» [24]. При этом своими союзниками неоязычество имеет представителей ряда городских субкультур – феминизма, экологизма, субкультуры сексуальных меньшинств. В своем мировоззренческо‐функциональном аспекте современный неоязыческий миф становится, помимо прочего, одним из главных орудий антитоталитарной борьбы. Таким образом, хотя сами неоязычники стремятся возродить «традиционные языческие ценности» и с их помощью противостоять современной бездуховной массовой культуре, на самом деле «неоязыческий проект» является частью этой культуры, всего лишь одним из возможных «языков» описания реальности, и в этом смысле нет особой разницы между культурной значимостью язычества или иной религии (или идеологии). При этом политические предпочтения, религиозные верования, экологическая направленность неоязычества и т. д. являются вторичными по отношению к системе координат, заданной современной культурой [25, c. 332]. Как видим, несмотря на многочисленные и достаточно глубокие исследования обозначенной темы, проблема определения неоязычества с целью экспликации его целостной модели на концептуальном уровне остается неразрешенной. Представляется очевидным, что наиболее эффективной методологической стратегией в определении и изучении неоязычества как интегрального духовного феномена современной культуры является междисциплинарный подход в совокупности различных направлений современной гуманитаристики при доминирующей роли философской рефлексии. Реконструкция концептуальной модели неоязычества возможна с учетом основных представленных в современном гуманитарном знании исследовательских парадигм, на основе которых может быть предложена новая версия системной интерпретации анализируемого феномена. Поэтому в оптимальном определении неоязычества необходима фиксация эксплицированных и изученных его характеристик, а именно:

единство теоретического (духовно‐мировоззренческого) и практического (ритуально‐поведенческого) аспектов;

наличие у теоретиков и методологов неоязыческого мировоззрения тенденций к фальсификации исторического материала и псевдонаучным построениям;

многоаспектность неоязычества по мировоззренческим установкам – от собственно религиозных (псевдорелигиозных) и фольклорно‐этнических до историко‐культурных и общественно‐политических (экологических, феминистских, политико‐идеологических и др.);

контр‐культурный характер неоязыческого мировоззрения;

ангажированность неоязыческих тенденций идеологическими установками и интересами³;

атрибутивность неоязычества как культурного феномена ситуации социальной транзитивности и глобализации⁴.

С учетом вышеобозначенных моментов может быть предложена следующая дефиниция неоязычества как интегрального социокультурного феномена. Неоязычество – это теория и практика реконструкции и использования архаических (аутентичных или сфальсифицированных) мировоззренческих схем и поведенческих моделей с целью обоснования и реализации альтернативных (религиозно‐философских, фольклорно‐этнических, историко‐культурных, общественно‐политических) и, как правило, контр‐культурных программ мышления и деятельности в ситуации социокультурной транзитивности и глобализации.

В предложенном определении, на наш взгляд, учитываются основные инвариантные параметры неоязыческих тенденций и феноменов, имеющих место в религиозной, политической, философско‐теоретической, общекультурной сферах. Это, например, интенсификация их становления и динамики в условиях процессов глобализации и транзитивности, альтернативный (контр‐культурный) характер по отношению к доминирующему и общезначимому социокультурному мэйн‐стриму, одновременное функционирование как в режиме теоретического самообоснования, так и практического манифестирования в соответствующих сегментах социума и др.

Таким образом, в ситуации современного цивилизационного сдвига очевиден специфический «неоязыческий поворот» в культуре и, соответственно, возрастающий интерес к проблеме неоязычества через актуализацию вопросов реанимации архаических пластов духовности и конституирования на их основе новых ментальных феноменов, мировоззренческих схем, религиозных новообразований и идеологических концептов. При этом важность углубления исследований в данной области определяется не в последнюю очередь нарастанием социокультурной и политико‐идеологической напряженности глобализирующегося мира и активизацией на этой основе различного рода религиозного и политического экстремизма, зачастую апеллирующего к языческим представлениям и стереотипам. Адекватное их понимание и изучение является важнейшим фактором прогнозирования динамики неоязыческих тенденций и выработки оптимальных программ по их мониторингу и возможной нейтрализации.

Сноски

¹ Если историческое язычество отождествляло человека с природным естеством или определенными его фрагментами (фетишизм, анимизм как проявления подобной самоидентификации), то современную культуру отличает так же безусловно языческое по своему характеру формирующееся экоразмерное мышление, нацеливающее человеческое сообщество на преодоление каких‐либо принципиальных различий между ним и целостным биосферным комплексом. Смена антропоцентрической (антропоморфной) установки на биосфероцентрическую (биоморфную) свидетельствует о парадигмальном сдвиге как воспроизводстве архаических ментальных структур.

² «Метаполитика является попыткой связывать политическое и религиозное снова друг с другом, чтобы специфические ценности индоевропейского мировоззрения смогли влиять снова всесторонне на политическую сферу. Метаполитика является глубинным возвращением к политическому в культурном… Мировоззренческие и культурные споры в Европе больше не противопоставляют все больше только левых и правых, а наоборот – противопоставляют библеизм против неоязычества, космополитизм против тождества, Америку против Европы» [14].

³ Так, например, националистическое течение российского неоязычества включает религиозные и политические организации, имеющие синкретическое, квазиэтническое политеистические мировоззрение с идеологией национализма. К первым, религиозным, например, относятся общины «Союза Славянских Общин» и «Древлеправославная церковь Инглингов», ко вторым, политическим, — организации от националистических неоязыческих партий («Партия Духовного Ведического Социализма») до отдельных группировок скинхедов) [см. подробнее: 26].

⁴ Обычно считается, что «глобализация может привести к религиозному космополитизму, а то и к формированию некой «глобальной религии», на роль которой претендовало и претендует довольно много новых религиозных движений. Но связанная с процессами глобализации унификация и стандартизация жизни, напротив, часто вызывает стремление к индивидуализации и подчеркиванию личностной и культурной уникальности)» [25, с. 274].

Список цитированных источников

5. Неокульты: Идеология и практика / Е. С. Прокошина, Н. А. Кутузова, Т. П. Короткая, И. Ф. Рекуц, Н. Н. Малишевский. – Мн., 2005.
6. Идеология и практика славянского неоязычества. – С.–Петербург, 2000.
7. Неоязычество на просторах Евразии. – М., 2001.
8. Pelka, L., Wspolczesne neopoganstwo slowianskie (rodowody – doktryna – kult) / L. Pelka // Sekty czy nowe ruchy religijne/ – Tyczyn, 2005.
9. Nabozenske smery na prelome tisicroci – Eschatologicke vizie. Ustav pre vztahy statu a cikvi. – Bratislava, 2004.
10. Modern paganism in world cultures: comparative perspectives // Edited by M. Strmiska. – Santa Barbara, Calif., 2005.
11. Религия, магия, миф: современные философские исследования / Под ред. В. Н. Поруса. – М., 1997.
12. Кутузова, Н. А. Политико‐религиозные доктрины неокультов / Н. А. Кутузова // Неокульты: Идеология и практика /Е. С. Прокошина, Н. А. Кутузова, Т. П. Короткая, И. Ф. Рекуц, Н. Н. Малишевский. – Мн., 2005.
13. Neopoganstwo: nowe czasy – stare idee. – Poznan, 2001.
14. Шнирельман, А., Штерин, М., Новые религиозные движения в России 1990‐х годов / А. Шнирельман, M. Штерин // Старые церкви, новые верующие. Религия в массовом сознании постсоветской России / Pед. К. Каариайнен, Д. Фурман. – М. – С.–Пб., 2000.
15. Савчук, В. В. Кровь и культура / В. В. Савчук. – СПб., 1995.
16. Перспективы метафизики: классическая и неклассическая метафизика на рубеже веков / Под ред. Г. Л. Тульчинского, М. С. Уварова. – СПб., 2000.
17. Манхейм, К. Диагноз нашего времени / К. Манхейм // Пер. с нем. и англ. – М., 1994.
18. Кребс, П. Борьба и стратегия новой культуры / П. Кребс // Институт стратегического анализа нарративных систем (ИСАНС) [Электрон. ресурс]. – Режим доступа: http://narratif.narod.ru/krebs02.htm
19. Субетто, А. И. Введение в Неклассическое человековедение / А. И. Субетто. – СПб.–Кострома, 2000.
20. Шнейдер, Г. От атеизма к язычеству / Г. Шнейдер // Журнал «Дер философише глаубе» (Мюнхен). – 1987. – № 8. Интернет‐версия:http://ftp.bspu.unibel.by/pub/Entertain/texts/new_sects/ns.pril3.html
21. Балагушкин, Е. Г. Нетрадиционные религии в современной России. Морфологический анализ / Е. Г. Балагушкин. – М., 1999.
22. Гурко, А. В. Новые религии в Республике Беларусь: генезис, эволюция, последователи / А. В. Гурко – Мн, 2006.
23. Шнирельман, В. Изобретение религии: неоязычество на просторах Евразии// [Электрон. ресурс]. – Режим доступа:http://www.religio.ru/relisoc/postsovspace/32.html
24. Прибыловский, В., Русское язычество – квазирелигия национализма и ксенофобии / В. Прибыловский // Диа‐Логос. Религия и общество. – 1998–99, альманах. – М., 1999. Интернет‐версия: Прибыловский, В. Русское неоязычество: квазирелигия национализма и ксенофобии // Новости мира религий. Общество и религия. СМИ и литература о вере и конфессиях [Электрон. ресурс]. – Режим доступа:http://www.religio.ru/relisoc/27.html
25. Дзермант, A. Паганскае адраджэнне на Беларусі // Belintellectuals: Интеллектуальное сообщество Беларуси [Электрон. ресурс].– Режим доступа:http://old.belintellectuals.eu/discussions/?id=210
26. Белов, А. К. Славяно‐горицкая борьба. Изначалие / А. К. Белов. – М., 1992.
27. Березин, В. Фэнтези / В. Березин // Октябрь. – 2001. – № 6.
28. Шнирельман, В. А. Неоязычество и национализм (восточноевропейский ареал) // [Электрон. ресурс]. – Режим доступа: http://www.kolhida.ru/index.php3?path=_etnography/arts/&source=05
29. Рыжов, Ю. В. Ignoto Deo: Новая религиозность в культуре и искусстве/ Ю. В. Рыжов – М., 2006.
30. Дорошенко, М. Славянское неоязычество // Material‐russia.ru – Новости из мира технологий [Электрон. ресурс]. – Режим доступа: http://material-russia.ru/slavyanskoe-neoyazychestvo-marianna-doroshenko/