Попробуем пояснить эту мысль следующим образом: Каждый субъект с нормальной психикой полагает, что существует внешняя реальность, частью которой является его тело, существуют его чувства, мысли и побуждения, в которых отражается эта реальность и его к ней отношение, а также существуют и его мысли по поводу самого процесса такого отражения. И вполне естественной мыслью по поводу процесса отражения, являющейся следствием самоосознания (в сочетании с отсутствием длительного исторического, социального, и психологического опыта в молодой по историческим меркам европейской культуре) является мысль о том, что в сознании отражено, или может быть отражено все, что присутствует в реальном мире, и более того, сам реальный мир имеет именно те формы и структуры, которые представлены в нашем сознании. Соображений по поводу того, что человеческой психике представлено лишь то, что "делегировано" на ее уровень, и у человеческого тела, как и у всей внешней по отношению к психике реальности, есть самостоятельное, не зависящее от психики и не пересекающееся с ней бытие, а в самой психике есть целый пласт явлений, скрытых от сознания, до появления пионерских работ З.Фрейда как правило, не возникало. Более того, в христианской религии и культуре считается, что человек создан Богом по его образу и подобию, хотя, по-существу, все обстоит как раз наоборот. Божественная сущность, как ее создали в своем воображении и представляют себе европейцы, антропоморфна, и потому считается, что созданный Богом внешний мир имеет те формы и образы, которые по достижении сознательного возраста ассимилирует человек, выросший в окружении европейской культуры, и которые, как он обычно считает, являются человеческому сознанию при непосредственном восприятии мира. Таким образом, европейский материализм, отделяющий модус бытия материального мира от модуса сознания и отвергающий божественное начало, но не перестающий делать "человеческие" допущения на счет внешней по отношению к психике материи, в сущности, подготовлен всем предшествующим развитием христианской культуры и является не чем иным как очередной ересью внутри христианских воззрений. Объективному миру приписывали и продолжают приписывать те формы и атрибуты, в каких он естественно являлся субъекту восприятия - человеку. Даже физики-теоретики, которым более всего открыт действительный порядок вещей, продолжают настаивать вслед за Лейбницем, что для воссоздания абсолютно точной картины мира им нехватает лишь начальной абсолютно точной карты состояния мира и вычислительных мощностей. Такое решение вопроса о взаимоотношении материального и идеального позволяло, например, представителям Кембриджской школы лингвистической философии для объективизации своих исследований считать наблюдателя, исследователя частью внешнего мира, ничем от него не отличающегося, как бы выполняющего роль "фотокамеры", говоря от его имени в третьем лице. Они всерьез полагали, что этот наивный трюк позволяет философии, смотрящей на мир через призму языка и связанного с ним способа мышления, быть объективной как сама реальность. Этим, между прочим, грешил и И.П.Павлов, полагавший, что можно избавиться от психического компонента и перейти к изучению "объективных" нервных процессов всего лишь говоря вместо "собака догадалась" малопонятное "произошло замыкание рефлекторной дуги".

Материалисты проповедуют не только терминологический, но и концептуальный уход, почти отказ от идеальных явлений в пользу "объективных процессов". Они упорно считают, что идеальный мир "вторичен" по отношению к миру материальному, забывая однако, что сама концепция материи - тоже часть идеального мира. Возможность проверять показания одних органов чувств другими, а те и другие - приборами, с их точки зрения, неопровержимый аргумент. "Интермодальный" и "внемодальный" образ внешнего мира, являющийся сложным идеальным продуктом, формирующимся в результате интегративной деятельности анализаторов, а также абстрактного мышления, логики, эмоциональных процессов, опосредующих телесно-мануальную и орудийную деятельность, проецируется ими вовне. Это, конечно, вполне допустимо и законно на уровне обыденной жизни и совершенно необходимо для повседневной практики и развития частных и прикладных наук, но весьма беспечно и чревато принципиальной ошибкой на уровне фундаментального мышления. Любое человеческое знание об окружающей действительности отражает лишь то, что мы знаем о ней, но мы не может располагать знанием о том, что она есть на самом деле, не порвав с той формой бытия, в которой мы доселе существуем и не слившись с бытием внешней реальности до конца. Но пока мы именно те, кто мы есть, нам придется смириться с тем, что во внешнюю реальность "как она есть" принципиально и навечно нам вход заказан. Проиллюстрируем эту мысль, вообразив себе лягушку, которая утверждает, что существуют лишь движущиеся тени, причем малые тени надлежит ловить и заглатывать, а от больших спасаться, прыгая вниз головой туда, где находится болото или лужа. Очевидно, что лягушка не может проникнуть в наш идеальный мир, и потому она вполне может полагать, что именно она и является самым совершенным существом на свете. При встрече с человеческими существами, лягушка также будет воспринимать их как большие и опасные тени, не связывая с ними никаких представлений о разуме, подобном или превосходящем ее собственный. Точно также, у нее нет никаких данных для того, чтобы предполагать, что внешний мир для нас выглядит существенно иначе и подчиняется иным законам. В отличие от лягушки, человек понимает, что в принципе, возможно существование разумной жизни более высокой формы организации, нежели человеческая (хотя подобрать критерии для сравнения крайне затруднительно), но он полностью лишен возможности делать какие-либо допущения по поводу мировосприятия таких существ.

Наивно-оптимистический "объективный антропоцентризм", эта чисто христианская спесь эксклюзивных обладателей бессмертной души на Земле, единственных тварей, созданных по образу и подобию Творца, нисколько не пострадал от марксизма и спокойненько продолжает вылезать даже в трудах советстких ученых марксистского толка. По данным, пpиводимым Б.М.Величковским [ ], в зpительном воспpиятии существует два этапа, котоpые, по-видимому, функционально связаны с pазными мозговыми обpазованиями. Опеpации уpовня пpостpанственно-вpеменной локализации устанавливают местонахождение пpедмета в пpостpанстве, а опеpации описания внутpенней геометpии пpедмета устанавливают его стpуктуpу. Пpи этом Б.М.Величковский склонен пpоециpовать понятие пpедмета во внешнюю pеальность, pассматpивая психический феномен предметности как отражение свойств внешней реальности, что вполне справедливо. Однако следующий из этой посылки гносеологический вывод о том, что предметное психическое отpажение полностью адекватно этой pеальности (в соответствии с теоpией деятельности и философскими воззpениями А.Н.Леонтьева), ни на чем не основан, если не считать материалистического оптимизма (как разновидности веры). С точки зрения избегания противоречий было бы осторожней и правильней pассматpивать "пpедмет" и пpедметность как субъективную форму восприятия, адекватную только той части внешней pеальности, с котоpой сопpикасаются соответствующие перцептивные механизмы человека в пpоцессе восприятия. Бесспоpно, пpедметность воспpиятия гаpантиpует адекватное отpажение внешней pеальности на уровне повседневной деятельности, однако его способность адекватного отpажения исчеpпывается теми свойствами объективного миpа, для отpажения котоpого этот механизм был сфоpмиpован эволюционно. Затруднения в понимании сущности микрообъектов в квантовой механике - одно из наглядных доказательств ограниченности предметного восприятия. Принцип дополнительности был придуман Нильсом Бором отнюдь не от стремления к изяществу и вовсе не от хорошей жизни, это была мудрая уступка познающего разума, обнаружившего непреодолимый барьер в познании, связанный с природой самого разума и характера познания, то есть взаимодействия этого разума с внешней реальностью..

Конечно, внешняя pеальность для человека действительно существует пpедметно, но это вовсе не означает того, что допустимо считать предметность объективным свойством объективного мира, а не способом человеческого восприятия этого мира, и что этот способ дает нам полное и окончательно правильное отражение внешней реальности. Гносеологические и методологические взгляды стоpонников теоpии деятельности в этом плане тем более непонятны, что сам Б.М.Величковский в той же публикации пpиводит достаточно известные данные о филогенезе зpительного воспpиятия у позвоночных животных, из котоpых явствует, что в пpоцессе эволюции аппаpат зpительного воспpиятия активно pазвивался уже пpи наличии функциониpующей психики. Получается, что психическое отpажение внешней pеальности адекватно этой pеальности только у человека, на котоpом pаз и навсегда завеpшился эволюционный пpоцесс на Земле. Такое pассуждение вызывает "чувство законной гоpдости" и, вместе с тем, изpядного недоумения. Разумеется, здесь сказывается в наиболее активной фоpме защитный консеpватизм европейского сознания, появлению которого способствовало многовековое развитие европейской христианской культуры.

Ограниченность современной науки и всего процесса познания все теми же "человеческими" способами восприятия и мышления могут привести к двум противоположным результатам: европейскому замыканию сознания в сфере аналитической деятельности или напротив - к трансцендентному прорыву в холономную сферу интуитивного понимания, как это имеет место, например, в дзен-буддизме. Однако, последний делает всякую иную деятельность кроме практики дзадзен если не излишней, то не определяющей, и за глобальное мироощущение и миропонимание, основанное не на аналитической деятельности рассудка, а на трансцендентном понимании "всеобъемлющей и всеопределяющей пустоты" и развитой интуиции, приходится расплачиваться утратой частной, локальной творческой активности, основанной на анализе и синтезе. Эта колоссальная разница в воззрениях Востока и Запада и привела к тому, что Запад двинулся по пути технического развития, а Восток - по пути раскрытия внутренней природы самого человека. По этой причине совершенно бесполезно учить восточное миропонимание по книгам. Восточное целостное, нерасчлененное анализом мировосприятие и знание не может быть трансформировано в текст, ему можно только научиться под руководством учителя, который владеет этими знаниями.

Итак, добросовестное заблуждение материалистов состоит в том, что они проецируют законы природы непосредственно во внешнюю реальность, вместо того, чтобы связывать их с нашим способом восприятия этой реальности. Поэтому всякий раз, когда происходит очередная ломка представлений о мире, они говорят, что материя - это не это и не то, а гораздо фундаментальнее. Зажатые в угол, они отказывают материи в одном свойстве за другим, пока не превращают ее в то, во что и положено при проведении этой логики до конца - в онтологический крючок, на котором ничего не висит. Единственная концепция материи, с которой можно согласиться, идя опять-таки от здравого смысла, - это употребление термина "материя" для обозначения единства внешней реальности для всех субъектов восприятия, воспринимающих эту реальность, единства протекающих в ней процессов, а также ее независимости от сферы идеальных явлений. В этом виде понятие материи почти совершенно сливается с древнеиндийским натурфилософским понятием "шуньяты" - универсальной пустоты, порождающим все формы. Это совершенно неконструктивное, более того, трансцендентное понятие не может трактоваться физически и исключает какие-либо основания для поисков физических материальных первооснов материального мира в любой из естественных наук. Впрочем, материалистов все это очень мало беспокоит. Отождествляя внешнюю реальность и наши представления о ней, материалисты "закрывают" вопрос о механизмах формирования этих представлений, о работе психики в целом, о ее принципиальных ограничениях. Они изгоняют субъективные, идеальные явления из науки, протаскивая их "с черного хода" и подменяя изучение психики изучением ее "материального субстрата". Они склонны думать, что возможно когда-либо найти изоморфическое соответствие между психическими явлениями в целом и той их частью, которая представляется нам как нервный субстрат, и никак не желают признать, что единственно возможный доступ к информации об устройстве нашей психики лежит через субъективный мир, через рефлексию и интроспекцию, а изучение коррелятов психической детельности - это не более чем стадия накопления и систематизации фактов, объяснить которые можно только, вглядевшись внутрь себя и осознав свою собственную природу, отразив ее в культуре и сделав ее частью общественной жизни. Это соотношение фаз в изучении и понимании природы психических явлений принципиально не может измениться никогда.

Некоторые исследователи, чьи философские взгляды формировались на основе курса "диамата", усвоенного параллельно с печально известным "кратким курсом", вообще не в силах уловить разницу между психическими явлениями и их коррелятами, как например, физиолог П.В.Симонов, который прямо ставит знак равенства между "психическим" и "высшим нервным", произнося малопонятное слово "монизм", или психолог А.Н.Леонтьев, полностью социологизирующий психику. Для таких ученых весьма характерны примитивный сциентизм в экспериментальной сфере и спекулятивный рационализм в построении теорий, на основе которых ни разу не было предсказано ни одного эффекта. На глубинной сути этих методологических неудач нам еще предстоит подробно остановиться в той части исследования, где будет обсуждаться роль логики и место так называемой "материалистической диалектики" в анализе знаний и рассуждений. Пока мы только заметим, что существуют принципиальные моменты в выборе гносеологической схемы, которые необходимо учитывать при изучении психики как системы, оперирующей знаниями. А именно, для того, чтобы направить познавательные механизмы на изучение самих себя наиболее приемлемым путем, для создания адекватной технологии рефлексии над знаниями, необходимо понимание психики, как аппарата, обладающего конкретным набором специфических механизмов и рядом принципиальных ограничений. Рефлексивное мышление ставит необходимым условием рассмотрение не объективных явлений, являющихся на деле субъективным продуктом отражательной деятельности конкретной психики (преломляющей лишь бесконечно малую часть информации о внешнем мире), а субъективных процессов, которые обеспечивают существование таких представлений. Роль нейрофизиологических, электрофизиологических исследований, а также нейропсихологии в изучении этих процессов, как и психической деятельности вообще, заключается в выявлении функций той или иной части субстрата в интегративной психической деятельности, но последние можно установить только при сравнении с работой психического аппарата, деятельность которого поддерживает нативный, неповрежденный мозг. Сравнение поведения, развиваемого во внешней среде организмом с определенной топикой разрушений ЦНС, с нормальным поведением позволяет выявить те или иные его нарушения и построить ряд гипотез о его причинах, опирающихся, в свою очередь, на те или иные предположения о структуре соответствующих психических механизмов. Сравнение различных внешних коррелятов психической деятельности с ее субъективным содержанием возможно только на основе предварительного знания этого содержания, вырабатываемого посредством совместной деятельности, общения, эмпатии и обращения к собственному субъективному миру. В изучении познавательной деятельности ведущую роль в порождении гипотез и построении эксперимента всегда будет играть рефлексивный анализ собственных познавательных механизмов, на основе которых строит соответствующую деятельность сам экспериментатор, т.е. анализ собственных субъективных явлений. Всяческие заявления о возможности прямого инструментального изучения психики через нервный субстрат без обращения к субъективным явлениям равносильно заявлению ученого о том, что он не вполне осознает, что он делает, или точнее, полностью не осознает некоторые специфические этапы своей научной деятельности. Изучение нервного субстрата является необходимой частью науки о механизмах восприятия, мышления, вообще психики в целом, но нейрофизиологические находки нельзя сопоставить с работой психических механизмов, не включив их в общую психологическую парадигму, следовательно, острие любого нейрофизиологического экспериментального оружия всегда будет коваться в психологической лаборатории. Субъективный мир каждого индивида есть то единственное, что представлено ему непосредственно, и это положение ни в коей мере не приводит к солипсизму, если только знать механизмы, проникновения в этот мир знаний об объективной реальности и того, как эти знания становятся общими для множества людей в процессе совместной согласованной деятельности, образуя социокультурный опыт, представляющий в сознании каждого индивида ту часть внешней реальности, которая является объектом этой деятельности. Именно этот социокультурный опыт и должен отрефлексировать и всемерно подготовить для формализации психолог, желающий принять участие в увлекательной и многотрудной игре под названием "искусственный интеллект". По всей видимости, индивидуальный опыт субъекта, отталкиваясь от опыта социокультурного, в конце концов, в некоторых случаях превосходит его по глубине содержания, (иначе культурный прогресс был бы невозможен), и хотя совокупный социокультурный опыт шире индивидуального, естественная логика развития такова, что то, что становится Знанием для всех, первоначально должно стать знанием (с маленькой буквы) для одного (или группы). Создатель "искусственного разума" должен обладать этой глубиной, и в то же время иметь широкий кругозор.

Резюмируя вышесказанное, логично было бы предположить, что "основной вопрос" философии не имеет адекватного решения, а общение между человеческой мыслью и объективной природой включает необходимый и непреодолимый трансцензус. Решение "основного вопроса" философии в ту или другую сторону (и соответствующее понимание психофизиологической проблемы) неизбежно приводит к мысли о существовании независимой от познающего субъекта "объективной модели" существующей реальности и к попыткам унифицировать Знание, интерпретируя его с точки зрения только "материалистической" или только "идеалистической". Как показывает практика познания, эти попытки принципиально обречены на неудачу в связи с неполнотой исходного Знания и ограниченностью его как возможностями психического отражения каждого отдельного субъекта, так и возможностями создания полных и непротиворечивых коллективных систем представлений, а также известной из логики формальной неполнотой. Такого рода препятствия на пути познающего разума вряд ли возможно преодолеть в принципе, и потому выше был применен термин "трансцензус". Существование последнего делает неправомерными поиски единой универсальной модели бытия, и принуждает к соблюдению осторожности, а с другой стороны, допускает применение любых моделей, поведение которых согласуется с практикой. Разработчики систем, оперирующих знаниями, должны учитывать все эти моменты. В идеале, такие системы должны иметь толерантность, сравнимую с человеческой, не только к недоопределенности знаний, но и к относительности и несовместности многих представлений,и обладать достаточной гибкостью для изменения форм представлений по мере необходимости.