Реферат по культурологии
Культура и цивилизация. Проблема происхождения цивилизации
Романов А.Н.

 ВВЕДЕНИЕ

               Написание реферата  по гуманитарной дисциплине для студента-«технаря» - дело неблагодарное. Априорно в студенческой среде технического вуза существует убеждение, что все гуманитарные предметы – лишние. Иногда это убеждение навязывается мнением некоторых преподавателей технических и естественных наук, которые считают, что в техническом вузе самые главные предметы те, которые делают инженера инженером. На мой взгляд это убеждение навязано нам еще в школе учителями и родителями, когда в 9-11 классах определялись стратегические цели, связанные с предстоящим поступлением в вуз, а именно: в какой вуз поступать, каким предметам больше уделить внимание.  Поэтому, те, кто хотел поступать в технический вуз,  «зубрили» математику, физику, информатику, иностранный язык, те, кто хотел в медицинский, - химию, биологию, те, кто хотел в классический университет – историю, литературу. Получалось и получилось все так, как гласит народная мудрость: «Цесарю – цесарево, слесарю –слесарево».

               Поступив в Донецкий национальный технический университет, я сознательно отдаю максимум учебного времени, самостоятельной работы дома инженерным дисциплинам. Но, при этом,  я  не считаю себя ущербным человеком  в плане недостаточности гуманитарных знаний. Я неплохо знаю историю, за что бесконечно благодарен своей школьной учительнице Нине Никифоровне Иващенко. Она открыла для нас удивительный, целостный и разнообразный мир развития человеческого общества. Она много рассказывала о культуре разных народов, о том, как культура отражала  историю, а история определяла культуру. Когда я закончу обучение в вузе, найду работу, то буду зарабатывать деньги  не только на то, чтобы их хватало  на еду и чуть-чуть на одежду, но и на посещение театра, выставок, музеев, чтение интересных книг. И ради этого  на данном этапе своей жизни мне действительно важно овладеть фундаментом инженерного образования – высшей математикой, общей физикой, ТОЭ и многим другим, что позволит  в будущем найти престижную и высокооплачиваемую инженерную работу.

               У меня сложилось мнение, что многие преподаватели гуманитарных дисциплин в техническом вузе, в свою очередь, априорно считают студентов ленивыми, способными выполнять задания по написанию рефератов, «сдирая» их со страниц величайшего достижения цивилизации – Internet. Но ведь эта всемирная паутина – своеобразная форма проявления культуры информационной цивилизации. Хотя в отношении содержания многих рефератов с мнением преподавателей гуманитарного цикла нельзя не согласиться. Действительно, при  многообразии имеющегося материала на сайтах  Internet мало рефератов, которые бы по настоящему тронули  душу,  и видно, что их писал далеко не первокурсник,  и тем более не «технарь».

               В перечне предложенных тем  рефератов по культурологии меня заинтересовала та, название которой вынесено на обложку моей работы, но более всего ее вторая часть – проблема происхождения цивилизации. Что же действительно стало определяющим   в  ее  возникновении?

               Прежде чем  приступить к написанию реферата, я решил разобраться, а что же такое реферат?  Мой отец – преподаватель, делая мне наставления, всегда говорит: «Разберись в формах, в которые ты облекаешь свои мысли». В одном из словарей я нашел,  что РЕФЕРАТ (от латинского refero – сообщаю) – это  краткое изложение в письменном виде или в форме публичного доклада содержания научного труда (трудов),  литературы по теме[1]. Уяснив организационный смысл предстоящей работы, приступаю к содержательной части.

                С чего начать написание реферата? Прислушаюсь еще к одному из советов своего отца. Он всегда говорит о том, что существуют две основные формы знания: первая – знать, вторая – знать, где взять, чтобы знать.  Воспользуюсь второй формой. Поэтому, первое – это справочники, второе – учебники. А третье – это все-таки компьютер. Он мой помощник с седьмого класса.. Времени на непосредственное написание  реферата у меня нет. Как-то отец говорил о распространенном методе подготовки докладов «РЕКЛЕЕ» - ножницах, отпечатанных текстах и клее. Компьютер – это своеобразный «РЕКЛЕЙ». С помощью его периферийных устройств – сканера и принтера я смогу  за  достаточно короткий промежуток времени создать реферат. К решению задачи гуманитарного характера  надо подойти с точки зрения инженера. За работу. 

ПОНЯТИЙНЫЙ   АППАРАТ

               Третий совет моего отца: «Разберись в категориях». Категории – это кирпичики здания рассматриваемой проблемы. Поэтому начнем с  определения основных понятий, которые необходимы для целостного рассмотрения проблемы.

               В «Философском энциклопедическом словаре» находим следующие определения понятий «культура» и «цивилизация».

               КУЛЬТУРА (от лат. cultura — возделывание, воспитание, образование, развитие, почитание), специфический способ ор­ганизации и развития человеческой жизнедеятельности, пред­ставленный в продуктах материального и духовного труда, в системе социальных норм и учреждений, в духовных цен­ностях, в совокупности отношений людей к природе, меж­ду собой и к самим себе. В понятии «культура» фиксируется как общее отличие человеческой жизнедеятельности от биологических форм жизни, так и качественное своеобразие исторически-кон­кретных форм этой жизнедеятельности на различных эта­пах общественного развития, в рамках определенных эпох, общественно-экономических формаций, этнических и национальных общностей (например, античная культура, социалистическая культура, русская культура и т. п.). Культура характеризу­ет также особенности сознания, поведения и деятельности людей в конкретных сферах общественной жизни (культура труда, культура быта, художественная культура, политическая культура). В культуре может фиксироваться способ жизнедеятельности отдельного индивида (лич­ная культура), социальной группы (например, культура класса) или всего общества в целом[2].

               ЦИВИЛИЗАЦИЯ (от лат. civilis — гражданский, го­сударственный), 1) синоним «культуры». В марксистской литературе употребляется также для обозначения материальной культуры. 2) Уровень, ступень общественного развития, материальной и духовной культуры (античная цивилизация). 3) Сту­пень общественного развития, следующая за варварством (Л.Г Морган, Ф. Энгельс).

               Понятие «цивилизация» появилось в XVIII в. в тесной связи с поня­тием «культура». Французские философы-просветители назы­вали цивилизованным общество, основанное на началах разума и справедливости. В XIX в. понятие «цивилизация» употреб­лялось как характеристика капитализма в целом, однако такое представление о «цивилизации» не было господствующим[3].

               Определения, на мой взгляд, длинные, заумные, понятные только людям со специфическим, философским, складом ума. Хотя можно кое-что вычленить из этих определений. А именно:

-         из первого определения: формы культуры – материальная и духовная;

-         из второго: а) отождествление культуры и цивилизации, б) констатация данного качественного состояния общества, в) установление некоторых хронологических рамок – сразу после «варварства». Это когда?

               Обращаюсь к «Советскому энциклопедическому словарю». Нахожу:

               ВАРВАРСТВО, в культурно-исторической периодизации, принятой в науке в XVIII-XIX вв., средняя из трех эпох истории человечества: дикость, варварство цивилизация.  Схема обоснованная Л.Г.Морганом и принята Ф.Энгельсом. Варварство начинается с изобретения гончарного производства и завершается появлением письменности[4].

               Определились хронологические рамки. Но пока приблизительно. Надо выяснить: кто «варвары» и кто «цивилизованные».

               Опять обращаемся к справочной литературе.

               ВАРВАРЫ (греч. barbaroi), у древних греков и римлян называли всех чужеземцев, говорящих на непонятных им языках и чуждых их культуре (германцев и др.)[5].

               Вопросов появляется больше. Если «цивилизация» - это после «варварства» (см. определение  «цивилизации» - 3), то, древние греки и римляне, зная их вклад в развитие мировой культуры, по сравнению с современниками «варварами» -  «варвары» или «цивилизованные», или не «варвары», но и еще не «цивилизованные». Думаю, что я на этот полностью вопрос не отвечу, т.к. не являюсь специалистом в этой области. Но, полагаю, что у древних греков и римлян была своя цивилизация. Тогда, хронологически, время появления цивилизации вообще отодвигается еще дальше вглубь истории. Поэтому,  для меня важнее ответить на вопрос, что явилось в основе «цивилизации» и как она появилась.

               Из определения «варварство» видно, что в основе появления этой исторической эпохи лежало появление гончарного производства. Но ведь гончарное производство – одна из отраслей материального производства того далекого времени, а значит и форма материальной культуры. А раз «варварство» всего лишь одна из исторических эпох, то, следуя логике, о которой много говорит мой отец, а я о ней имею лишь представление, в основе «цивилизации», очевидно, тоже лежит материальное. Но что и как? Может быть это поможет ответить  на  вопрос – когда?

                На книжной полке расставлены учебники, которыми пользуется мой отец. Полистав некоторые из них, нахожу довольно интересный учебник по философии[6], в котором, как мне кажется, есть ответ на вопрос – что лежит в основе появления цивилизации и как это происходило?

ТЕХНОЛОГИИ ХОЗЯЙСТВОВАНИЯ КАК ОСНОВА ВОЗНИКНОВЕНИЯ

ЦИВИЛИЗАЦИЙ

               Употребленное в заголовке данного раздела во множественном числе понятие «цивилизация» не случайно. Мы, живущие в третьем тысячелетии, являемся очевидцами многообразного мира – человеческой цивилизации вообще и разнообразных культур-цивилизаций, в частности. Прочитав материал указанного учебника, в котором проанализирован «мир хозяйственных культур», я пришел к выводу, что есть две первопричины появления трех разновидностей человеческой цивилизации. Итак, обратимся к источнику. 

               В качестве первопричин в указанном учебнике анализируются известные две очень разных технологии хозяйствования:

         -   кочевничество¹;

         -   оседлость².

Именно они и соответ­ствующие им техники мышления³  сравниваются автором, с учетом  исторических связей и преемственности этих форм хозяйствования.

               Прежде всего, оцениваются возможные результаты хозяйствования в зависимости от применения той или иной техники мышления. А это, как утверждает автор, уже сфера действия мировоззренческих систем⁴. Переход к оседлости как бы кон­сервирует мировоззренческую систему, в которой люди себя осознают. Даль­нейшие изменения этой системы, если они и происходят, случаются крайне ред­ко и бывают связаны с чрезвычайными обстоятельствами. Восток так и остался языческим, несмотря на все попытки проповедовать там христианство. Юг Ев­ропы остался католическим, а протестантское движение не вышло (и не пыта­лось выйти) за рамки христианства.

               Предметом изучения при рассмотрении проблем возникновения цивилизаций у автора стали изменения мировоззренческих систем и техник мышления (т.е. культуры), связанных с различными вариантами перехода от кочевой жизни к оседлой, имевшими место в экономической истории мира. Из почти бесконечного разнообразия таких переходов для более тщательного рас­смотрения выбраны только три, которые с определенной степенью условности можно назвать восточным, западным и российским (украинским). Я думаю, что этим трем разновидностям переходов соответствуют, используя терминологию автора, с определенной степенью условности и  три разновидности человеческих цивилизаций и, можно предположить, – культур:

-         восточная;

-         западная;

-         российская (украинская).

               Кочевой и оседлый образ жизни сосуществуют (мирно и не очень мирно) с незапамятных времен. Происхождение человека как вида из мира животных за­дает кочевой образ жизни как исторически первый, а оседлый — как производ­ный от него. Причем свобода, в том числе и свобода хозяйствования, — это есте­ственная черта именно кочевой жизни.

               Что же заставляло людей отказываться от свободной кочевой жизни и «зары­ваться в землю»? Необеспеченность существования, без которой и свобода не имеет экономической значимости. Причем главным источником проблем ста­новились творения рук человеческих — более совершенные орудия труда, а не природные явления. Например, засухи или морозы заставляли людей уходить из одних мест, но не вели к их оседанию в других местах.

               Первый известный экологический кризис (точнее, серия экологических кри­зисов) в истории человечества связан с освоением все более долговечных и со­вершенных орудий труда, сначала каменных (неолитическая технологическая революция), а затем и металлических. Связанный с этим рост производитель­ной силы каждой отдельной родовой общины вел к росту общей потребитель­ной силы человеческой популяции (прежде всего через увеличение ее числен­ности) и нарушению экологического баланса в связке «хищник-жертва», хоро­шо известной из биологии. В конце концов орудия оказывались пригодными для использования по новому назначению — не только для охоты на животных, но и для обработки земли. Тем самым на коллективном (точнее, групповом) уров­не осуществлялся обмен свободы перемещения на гарантии существования.

               Разумеется, такой обмен — не однократное событие, перевернувшее жизнь всех людей сразу. Можно сказать, что он и сейчас еще не окончен, поскольку сохранились, в том числе и на территории России и Украины (цыгане – Романов А.), племена, ведущие кочевой образ жизни. Более того, обмен происходил и в противоположном направ­лении — от оседлого образа жизни к кочевому. Например, первых животных при­ручали, одомашнивали охотники, хорошо знакомые с повадками животных. На­личие домашнего скота привязывало людей к земле, ее плодам, которыми этот скот кормился. Их нехватка часто вела к обособлению скотоводства от земледе­лия с соответствующим обособлением жизни разных человеческих общностей. Поэтому можно говорить о:

-         первичном кочевничестве (охотничьем и рыболо­вецком) и вторичном кочевничестве (скотоводческом);

-         первичной и вторичной оседлости.

               По сути дела, вся или почти вся история экономической жизни чело­вечества — история взаимодействия кочевых и оседлых народов, взаимовлияния хозяйственных культур.

               Переход к оседлому образу жизни значительно ослабил напряжение в связке «хищник-жертва», причем не только (и даже не столько) за счет повышения про­изводительности труда, сколько за счет перенесения конкуренции производи­тельных и потребительных сил из системы общество-природа внутрь общества. Происходило это просто потому, что основные источники существования те­перь не поступали извне, а производились в обществе с использованием огра­ниченного (и во многом уже рукотворного) блага — пригодной для обработки земли. Земля (недвижимость по определению) и становилась в конце концов  той хозяйственной ценностью, вокруг которой строились экономические отно­шения людей в течение многих веков и на Востоке, и на Западе, да и в России (Украине), где земельный вопрос все еще не получил окончательного решения. Но хозяйственной исходной ценностью при переходе к оседлости была все-таки не зем­ля, а вода.

               Итак, первые итоги. Отвечая на вопрос «ЧТО» лежало в основе цивилизации,  из прочитанного выделяем – особенности отношения древних людей к окружающим явлениям природы, к ее благам, особенности мышления людей и их отношение к орудиям труда, а также использование их  в различных жизненных ситуациях. Вместе все это, мне кажется, называется особенности проявления «материальной культуры».

               «КАК» это происходило – рассмотрим на примере трех видов хозяйствования.

               ВОСТОЧНОЕ  ХОЗЯЙСТВОВАНИЕ: «ФУНКЦИЯ ПОД ЧЕЛОВЕКА»   

               Языческая оседлость. Потому-то и называют древнейшие цивилизации Вос­тока «речными цивилизациями», что главное в их жизни не земля, а вода. При­чем, не падающая с неба (то есть для всех примерно одинаково), а текущая с гор, и потому распределенная заведомо не одинаково ни по количеству, ни по каче­ству (чем ниже по течению, тем, как правило, хуже) и поддающаяся перераспре­делению. Связанное с использованием воды широкомасштабное ирригацион­ное строительство требовало координации усилий большого количества людей со стороны надобщинного центра, государства⁵.

               Переход к оседлой жизни вел к смене родовой общины⁶ соседской с обособ­лением в ней семьи как первичной хозяйственно-демографической общности и образованием государства как надобщинной структуры. При этом часть воспро­изводственных функций родовой общины перешла к соседской, часть ушла «вниз», в семью⁷, а часть «наверх», к государству или даже дальше, к вне- или надгосударственному образованию (например, религиозному центру). Но и сама соседская община вобрала в себя часть связей, которые ранее существовали толь­ко на межобщинном уровне. Речь идет об обмене генетическим материалом в ходе демографического воспроизводства.

               В большой семье сохраняется основной принцип разделения труда между членами общности, сформировавшийся ранее в родовой общине: «функция под человека». В соответствии с этим принципом личные качества (прежде всего различия людей по полу и возрасту) определяют конкретное место приложения сил в хозяйственном организме.

               Далее автором рассматриваются особенности саморефлексии⁸ при разных образах жизни (кочевом и оседлом) и переходов от одних форм саморефлексии к другим, то есть изменения в сфере мировоззренческих систем. Именно они и задали раз­ные пути развития того, что в течение нескольких тысячелетий различалось как «запад» и «восток».

               Исходной формой саморефлексии был тотем⁹. Как правило, им было живот­ное, с которым родовая община себя отождествляла. Прикладной смысл тоте­ма, если так можно выразиться, состоял в том, что нельзя было дотрагиваться до своих сородичей («не убий», «не прелюбодействуй»), поскольку они и тотем — одно и то же («мы»). Все остальные («они») — не тотем, и с ними можно делать все, что угодно (или все, что так или иначе полезно для тотема). Принципы по­ведения типа «кто не с нами, тот против нас», «если враг не сдается, его уничто­жают» — появились примерно тогда же и отражали крайне низкую степень обес­печенности существования (в прямом смысле «быть или не быть») при большой свободе (точнее сказать, произволе) принятия решений. В экономической жиз­ни эти фундаментальные, «общечеловеческие» принципы сохранились до на­ших дней [7].

               Культ предков — это по сути дела часть тотемической формы самосознания, связанная с единством разных поколений людей и очищенная от символической связи с представителями животного мира. Таким образом, можно заметить яв­ную преемственность саморефлексии древнейших оседлых народов по отноше­нию к своим кочевым предкам. Но одновременно можно отметить и отказ от ко­чевой техники мышления как по-своему цельной системы принятия решений.

               Автор анализирует техники мышления, которые характерны для кочевого и осед­лого образа жизни. Нетрудно заметить, что в первом случае ум должен быть живой, хотя бы и поверхностный, а во втором основательный, хотя бы и медли­тельный. Действительно, кочевая жизнь динамична, решения надо принимать быстро, «недолго думая» (попользовались, а там — «хоть трава не расти»). Если решение оказалось неправильным, всегда можно найти выход в буквальном смысле — уйти в другое место. При оседлой жизни уходить некуда, а потому ре­шения надо принимать с оглядкой на далекое будущее, «семь раз отмерив», при­нимая во внимание экологические последствия своих действии.

               Далее, возможность произвольного перемещения при кочевой жизни спо­собствует фрагментарности мышления, его ориентированности на события, их причинно-следственные связи, а не на вещи, их свойства — явные и скрытые, ко­торые больше интересуют оседлых жителей, связанных с некоторым довольно стабильным набором вещей. Их жизнь в большей степени автономна, самодос­таточна, чем жизнь кочевников, поскольку связь между хозяйствованием и при­своением более устойчива и связана во времени. Они не тратят много времени на дорогу. У них есть досуг и есть, о чем подумать на досуге. Они создают циви­лизацию.

               Любая производящая экономика, в отличие от присваивающей, является относительно самодостаточной, содержащей циклы процессов «производства-потребления». Поэтому еще одно крупное различие рассматриваемых техник мышления выражается в преимущественном внимании к линейным или цикли­ческим связям.

               На взгляд кочевника, оседлые жители, скорее всего, туповаты и жирноваты, а потому их можно и нужно «стричь», благо орудия охоты (лук, копье) легко ис­пользовать и по «второму назначению». На взгляд оседлого жителя, кочевники — это варвары, животные, дикие звери, стихийное бедствие, от которого лучше всего постараться отгородиться (например, Великой китайской стеной). Все это (и многое другое) позволяет говорить об отказе от кочевнической техники мыш­ления при переходе к оседлой жизни на Востоке, при создании великих речных цивилизаций. Сохранив в сильно трансформированном виде мировоззренческие системы кочевых предков, потомки отказались от кочевнической техники мыш­ления, способа производства решений, в том числе хозяйственных.

               Хозяйствующее государство. «Водное» единство как основа культуры — это не только далекое прошлое, но и вполне живая современность, например, в Японии [8]. Автор отмечает, прежде всего, коллективизм, развитую иерархичность, имеющую базу в экономической жизни (прежде всего — в водном хозяйстве). Индивид здесь - часть общности, на несколько порядков меньшая, чем в кочевой общине и по количеству уровней иерархии (не меньше четырех: индивид, семья (+предки), соседская община, хозяйствующее государство), и по количеству людей (вместо максимум 40-50 человек в родовой общине — десятки, если не сотни тысяч).

               В родовой общине индивид довольно легко может сам определить собствен­ное место «в общем строю». В государстве как системе соседских общин сделать это уже просто невозможно. Исходная тотемическая форма саморефлексии трансформируется в различные опосредованные идеологические формы, общие контуры которых похожи на хозяйственные иерархии. Здесь, в восточном госу­дарстве, еще сохраняется аналог исходной подчиненной роли индивида. Но пер­вые орудия труда были ручными, они представляли собой перенос на внешние тела (будь то топор, нож или что-либо другое) некоторых свойств именно инди­видов как тел, как носителей естественных производительных сил. Этот пере­нос, овнешнение естественных производительных сил индивидов представляет собой объективную основу повышения экономической роли самих индивидов. Ведь именно они продолжают принимать непосредственные решения по созда­нию и применению таких орудий труда, производству материальных благ.

               Труд индивидов, как непосредственная причина появления мира искусствен­ных предметов наряду с миром естественных предметов, стал настолько важным явлением в речных цивилизациях (этого не было в кочевых общинах), что имен­но с ним (а не с Небом, до этого миропонимания еще далеко) часто связывалось сверхъестественное начало: «... На Западе существует противопоставление — вер­тикальное — сверхприродного и природы... На Востоке существует горизонталь­ное противопоставление природы «тянь» и сделанного человеком, техническо­го» [9].

               Таким образом, автором фиксируется некоторое нарушение исходного рав­новесия в системе «индивид-общность». С одной стороны, индивид все более растворяется в иерархии, по необходимости носящей статический характер (хотя бы в силу статичности ирригационных сооружений). С другой стороны, именно труд индивидов представляет собой сверхъестественное начало в жизни обще­ства, привносит в нее элементы собственной динамики, не связанной непосред­ственно с динамикой естественных природных процессов. Особенно наглядно это проявляется в труде ремесленников, в гораздо большей мере свободных от текущих явлений природы, чем крестьяне. Даже в условиях доминирования тра­диций в любом ремесле можно было достигать индивидуального совершенства. Такое же наблюдается и в восточных единоборствах, в том числе и без применения ка­ких либо вспомогательных предметов. Ведь и в них индивид — это отнюдь не «винтик», а вполне самостоятельно мыслящее существо. А ведь есть еще йога и другие системы, ориентированные именно на индивидуальное самосовершен­ствование, саморазвитие. Все это тоже «Восток», а не «Запад». Поэтому было бы очень большой ошибкой считать, что свободный индивид — это исключитель­но западное явление, продукт христианской цивилизации. Более того, само хри­стианство — это вполне восточный «продукт», если так можно выразиться.

               Довольно нетрудно заметить сходство хозяйственной и религиозной «верти­калей» и первую трактовать как прообраз второй. Хотя трудовое понимание сверхъестественного, о котором уже говорилось, само по себе «горизонтально», иерархия труда, то есть принятия хозяйственных решений, проявления именно субъектной (а не объектной, естественной производительной силы), как бы сама по себе выстраивает «вертикаль» внутри «горизонтали». При этом верхний уро­вень субъектности поднимается так высоко над индивидом, что может потеряться из вида, «уйти за облака», в небо, которое тем самым начинает превращаться в Небо (в Китае свою страну называют: «Поднебесная»). Однако сама по себе та­кая вертикаль вовсе не ведет к развитию личностного начала в системах миро­понимания. Скорее, наоборот, в таких системах субъектность отрывается от ин­дивидуальности, обезличивается. «Поголовное рабство», свойственное и пер­вобытной, родовой общности, здесь только усиливается, и начинают проявляться его негативные стороны. Термин «поголовное рабство» обозначает здесь не пол­ное подчинение одних людей другим (в таком случае просто невозможно всеоб­щее, поголовное рабство), а саморефлексию каждого члена некоей общности исключительно через идентификацию с нею, через понимание себя как «челове­ко-орудия» этой общности. Пока такая общность более-менее обозрима, этот способ саморефлексии не мешает индивидам самостоятельно принимать мно­гие хозяйственные решения.

               В «вертикальности» здесь надо выделить другой аспект. Любая хозяйствен­ная иерархия, помимо всего прочего, представляет собой перераспределитель­ное устройство, разрушающее, хотя бы частично, прямую, локальную связь хо­зяйствования и присвоения.

               Хорошо это или плохо? Вроде бы, плохо. Ведь если материальное благополу­чие субъекта не зависит от его собственных стараний, то будет ли он стараться? Но, с другой стороны, наличие социальных гарантий, «перераспределения», дей­ствительно освобождает субъектов — от заботы о себе, своем теле. Свобода дей­ствий не является здесь средством повышения своего благосостояния. Она существует «по ту сторону материального производства». Строго говоря, уже в пер­вобытной общности уравнительный принцип распределения представляет со­бой нечто вроде экрана, высвобождающего активность индивида от нацеленного на собственное тело, его нужды даже при том, что сама общность в целом при этом влачит существование на грани жизни и смерти. Таким образом, хо­зяйственная иерархия оказывала двоякое воздействие на индивидов. В сфере собственно хозяйствования она действительно умаляла индивида, превращала его в ролевое, частичное существо наподобие пчел в улье или обитателей муравейников. Но в сфере присвоения она волей-неволей создавала условия, предпосылки для обращения активности индивидов на самих себя, свои души, а не тела. Именно в своих душах «люди иерархии» искали себя, смысл своей жизни и находили Бога.

               «Кузница мировоззрений». Еще одна очень важную тему затрагивает автор именно в этом месте — тема жизни и смерти в ее экономическом «измерении», если так можно выразиться. Как только был начат разговор об экономическомI суверенитете и  этот суверенитет был связан с обеспеченностью существования, мы фактически уже вошли в данное «измерение», хотя в явном виде это не фиксировали. Говоря далее об «обмене» свободы перемещения на групповую обеспеченность существования, мы в центре внимания держали проблему жиз­ни и смерти общностей (общин), но не индивидов. Для индивидов такой про­блемы в экономическом «измерении» не существует — все люди физически смертны независимо от того, насколько эффективно они хозяйствуют.

               Для кочевых общностей конец их собственного света был вполне возможной перспективой, что беспокоило их гораздо больше, чем смерть любого индивида, если он не последний (здесь можно вспомнить «последнего из могикан» Ф. Ку­пера). Эффективность хозяйствования определяласъ прежде всего степенью вы­живаемости рода, «тотема».

               При оседлой жизни угроза исчезновения общности (теперь уже иерархиче­ской) не то, чтобы теряет актуальность, но ее будущее в большей степени начи­нает зависеть от хозяйственных решений индивидов, от их мотивации. И здесь естественная смертность индивидов может стать экономической проблемой. Восточная культура в целом ориентирована на максимальный учет ныне живу­щими (хозяйствующими) индивидами интересов будущих поколений. «Посади дерево» — это одновременно и конкретное хозяйственное «распоряжение», и метафора, в которой дерево фигурирует как главная восточная ценность, вос­производимая людьми. Обращенность хозяйствования к будущим поколениям прекрасно выражена и в русской «директиве»: «Помирать собрался, а рожь — сей».

               В зависимости от степени интегрированности индивида в жизнь общности возможны разные формы ориентации «на будущую жизнь» в разных системах миропонимания. В одних случаях (скажем, в Японии) достаточно фиксировать внимание на жизнь своих прямых потомков и их положение в обществе (напри­мер, в рамках правила «сын за отца отвечает»). В других случаях (например, в Индии) повышение хозяйственной роли индивида выражается во внимании к его судьбе после окончания земной жизни. Это тоже чисто экономический «ход мысли» — решения (индивидом) принимаются сейчас, чтобы продолжать жизнь (в том числе и свою) потом, после их выполнения.

               Один из известных вариантов «идеологической» мотивации повышения от­ветственности индивидов за принимаемые решения — бесконечная повторяе­мость земных жизней индивида с наследованием бремени принимаемых реше­ний (карма). Тем самым потенциальная бессмертность родовой общины, застав­лявшая ее принимать по     возможности дальновидные решения, как бы перено­сится на индивида с той существенной разницей, что родовой общине угрожало реальное исчезновение навсегда, а индивид мог надеяться на исправление сво­их ошибок хотя бы в будущих жизнях. Это большой шаг вперед по пути освобо­ждения решений индивида от привязки к текущим интересам локальных (в про­странстве и времени) общностей. Другой, более радикальный вариант, связан с признанием единственности земной жизни и влияния каждого принимаемого в ней решения на последующую вечную жизнь «по ту сторону» физической смер­ти. Таково, например, христианство. В соответствии с этим «вариантом» вся зем­ная активность человека, в том числе и хозяйствование, имеет один критерий эффективности — способствует ли она принятию в Царство Небесное или ведет к падению в Бездну. Рай или Ад. Третьего не дано. Здесь повторяется исходный «набор» возможных исходов в экономической жизни — «быть или не быть», не­уместность приоритета количественных методов рациональных расчетов при принятии решений.

               Роль личности в своей собственной судьбе при этом оказывается решающей, но та земная общность (точнее, их совокупность), в которой личность решает свою судьбу, как бы отходит на второй план, оказывается чем-то вторичным, если не второстепенным («Царство Мое — не от мира сего"). Гарантии обеспе­чения земного существования, которые такая общность дает индивиду как бы в обмен на его участие в ее жизни, оказываются гораздо менее значимыми, чем свободное следование Воле Творца. Он, а не кто-то земной, может дать челове­ку «хлеб насущный на каждый день». Более того, преходящий характер имеет земная жизнь не только индивида, но и всего человеческого рода (точнее, вооб­ще всего тварного), что вполне определенно зафиксировано в представлении о единственном «Конце света (мира)». В этом тоже можно обнаружить близость христианства исходной системе взглядов, в которой не исключалась возможность исчезновения рода (общности, мира) и исходной же (кочевой) технике мышле­ния благодаря преобладанию «линейности» (от Сотворения мира до его Конца) над «цикличностью», столь распространенной на Востоке.

               Такова, вкратце, «история преобразований» техники мышления и мировоз­зренческих систем в рамках восточной оседлости. Начавшись со слома кочевой техники мышления, она закончилась формированием систем понимания лич­ности, не вполне совместимых с жесткой хозяйственной иерархичностью и пре­одолевающих «поголовное рабство» в тварном мире. Заповедь «не сотвори ку­мира» прямо запрещает превыше всего ставить что-либо земное, тленное.

               Однако христианство, будучи духовным продуктом Востока, так и осталось на его периферии. То, что способствовало формированию личностных миро­воззренческих систем — разделение хозяйствования и присвоения, обеспече­ние гарантий существования — мешало автономизации экономической жизни, «заземлению» свободы, ее превращению в средство. Тем самым шаг вперед по сравнению с кочевым образом жизни в развитии экономического суверенитета, сделанный в древности на Востоке и заключавшийся в обмене части свободы хозяйствования на повышение обеспеченности существования, оказался в не­котором смысле последним. Следующий шаг вперед могли сделать народы, еще не сделавшие тот же первый шаг.

ЗАПАДНОЕ  ХОЗЯЙСТВОВАНИЕ: «ЧЕЛОВЕК ПОД ФУНКЦИЮ»

                Христианская оседлость. Придя на территорию Римской империи, к тому времени уже принявшей христианство, и осев на ней, кочевники уже не должны были мучительно преобразовывать свою мировоззренческую систему. Вместе с уже имевшейся здесь культурой оседлого хозяйствования они, особо не задумываясь, приняли и христианское понимание свободной личности, которое хорошо сочеталось с автономным хозяйствованием в рамках отдельно взятых семей. Технологической основой их автономии был цикл «органические удобрения (отходы жи­вотноводства) — продукция растениеводства». При этом кочевническая техника мышления не отбрасывалась, а так или иначе преобразовывалась. Например, из-за того, что у англичан право наследования земли имел только старший сын, ос­тальным надо было искать другой жизненный путь, «другую землю». Крестовые походы — это тоже форма проявления пережитков кочевнического умонастрое­ния вроде бы оседлых новых европейских народов. Кроме того, на севере Европы морские кочевники (норманны, викинги, варяги) еще долго не могли успокоить­ся и на протяжении нескольких веков держали в напряжении всех южных сосе­дей, включая жителей Средиземного моря. А потом этот же шаблон кочевниче­ского умонастроения вкупе с тягой к восточным атрибутам обеспеченной, «кра­сивой жизни» (пряности, чай, шелка...) способствовал Великим географическим открытиям в поисках приемлемой альтернативы Великому шелковому пути, ко­лонизации Америки, других континентов. Более того, по вполне понятным при­чинам рыночное умонастроение (взять, например, западного коммивояжера или нашего «челнока») во многом воспроизводит именно кочевническое.

               Итак, сверхвысокий экономический суверенитет семьи на Западе имел обес­печение на всех уровнях: собственно хозяйственном (автономный цикл «орга­ника-зерно»), техники мышления (преобразованная кочевническая) и мировоз­зренческом (христианское понимания личности). На классическом Востоке не было ни одного из перечисленных элементов.

               Сравнивая два крайних случая перехода к оседлой жизни, можно сказать, что на Востоке происходил своеобразный обмен свободы хозяйствования на обеспеченность существования на групповой основе. «Коллективное животное», ро­довая община при этом уступала место «коллективному растению» — соседской общине. Много позже на Западе переход к оседлой жизни сопровождался инди­видуализацией (точнее, сначала переходом на уровень семьи) свободы хозяйство­вания в общем-то без снижения обеспеченности существования. Оговорка «в общем-то» отражает тот факт, что отдельно хозяйствующей семье труднее за­щищать себя от любителей «постричь», тем более крупной общности, напри­мер, кочевой родовой общине.

               В результате перехода к оседлой жизни в Западной Ев­ропе основной хозяйствующей общностью здесь стала семья, занимающаяся богарным земледелием и исповедующая вместе со всеми соседями христианст­во Римско-католической конфессии. Точнее, «большая семья», включающая не менее трех поколений, в отличие от современной западной «малой семьи», вклю­чающей лишь два, а то и одно поколение.

               Соседская община по сути дела была лишь культурным (религиозным) обра­зованием и не выполняла сколько-нибудь важных хозяйственных функций. Это уже не восточный «улей», а скорее товарищество, собрание автономных эконо­мических единиц, атомов общества. Главная ценность, пахотная земля, стала семейной, фамильной собственностью¹⁰ (не путать с частной!). Свобода хозяйствования осталась инструментальной ценностью, как и при кочевом образе жиз­ни (хотя возможность перемещения здесь резко сокращена, но никто не коман­дует с верхних этажей хозяйственной иерархии, их просто нет). Социальных га­рантий существования не прибавилось, скорее наоборот, но обеспеченность су­ществования повысилась за счет освоения местной культуры земледелия (осо­бенно тяжелого плуга на конной тяге) и стабильности природно-климатических условий.

               Основное экономическое отличие западной оседлости от восточной состоит в атомизированности общества,  отсутствии изначально хозяйственных иерар­хий. Индивид здесь по-прежнему есть лишь часть хозяйственной общности (в данном случае семьи), но очень большая часть, если так можно выразиться. Тем самым исходное противоречие между преимущественно индивидуальным харак­тером производства, хозяйствования с применением ручных орудий труда и кол­лективным присвоением его результатов, существовавшее у кочевых племен и сохранившееся на Востоке, здесь как бы нашло свое разрешение за счет автономизации присвоения.

               Это, конечно, не значит, что на Западе совсем не было иерархий в период перехода к оседлой жизни последних «великих переселенцев». Отнюдь. Их было даже больше, чем на Востоке. Главными среди них были две — церковная и во­енная. Первая из них имела как бы внешний по отношению к хозяйствам харак­тер. Само принятие христианства в Западной Европе означало вхождение ве­рующих в организацию, центр которой находился в Риме. Вторая иерархия, во­енная, как представляется, имела внутренний характер или по крайней мере подпитывалась слабостью семьи как субъекта, не способного обеспечить свою собственную безопасность от возможных посягательств со стороны других субъ­ектов, продолжающих бродить и пытающихся «стричь».

               Правовое государство. В начале реферата уже говорилось об обеспеченности су­ществования как аспекте экономического суверенитета наряду со свободой хо­зяйствования. Но там подразумевался некий минимум материальных благ. Об ох­ране жизни и собственности не упоминалось ни там, ни позже. Дело в том, что ни для кочевых общин, ни для восточных оседлых народов эти вопросы сами по себе не стояли. Коллектив уже сам по себе большая сила, а многие инструменты могли иметь двойное назначение: и орудий труда, и средств защиты (или нападения).

               Только западная оседлость обнажила безопасность жизни и имущества как самостоятельный аспект экономического суверенитета. Слабость семьи в «обо­ронительном аспекте» порождала «снизу» потребность в военном сословии (бла­го кочевое прошлое было здесь совсем недавним) и военной иерархии. Можно сказать, что безопасность как специфическое экономическое благо стала в Европе объектом арендно-рентного отношения между военным сословием и гражданским населением. Специалисты по безопасности (военные) в силу асимметрии как информационной, так и чисто силовой, могли в гораздо большей степени влиять на пропорцию, в которой эмпирически невидимое благо «безо­пасность» обменивалось на вполне ощутимые материальные блага.

               Обе иерархии (глобальная церковная и локальная военная) материальные  условия своего существования получали из одного источника — семейных хозяйств. Ситуация «слуги двух господ» весьма неустойчива. Выяснение отноше­ний всех трех сторон («трех сословий») становится перманентным процессом, что порождает потребность в независимом от всех посреднике. Им здесь и стало государство, правовое государство как специфический западноевропейский институт, какого ранее нигде не было (не считая отдельных его элементов в пе­риод античности) и, возможно, не будет, поскольку и в Европе институт госу­дарства претерпел эволюцию в сторону обеспечения социальных гарантий в час­ти материальных благ.

               Правовое государство как таковое совершенно не ориентировано на обеспе­чение каких-либо гарантий существования, кроме безопасности и выполнения взаимных обязательств участников договорных отношений. Экономический суверенитет семей, хозяйствующих на земле, не требовал от государства ничего большего. Эта односторонность западноевропейского государства крайне нега­тивно дала себя знать при переходе от натурального к товарному, а затем и клас­сическому капиталистическому производству. Понадобился довольно бурный и даже кровавый XIX век, чтобы экономические гарантии государства в отно­шении его граждан стали общепризнанной реальностью.

               Наличие массы суверенных семейных оседлых хозяйств со сравнительно не­давним кочевым прошлым впервые в истории создало материальную предпо­сылку для превращения натурального хозяйства в товарное, расширение рыноч­ных связей из обслуживания желаний в обслуживание нужд¹¹. До этого рыноч­ные связи, конечно же, существовали, в том числе и межконтинентальные, а кочевые племена втягивались в торгово-посреднические функции. Но число субъектов было сравнительно невелико, стабильность связей — тоже, полагать­ся субъектам на них в обеспечении выживания было бы нерационально. Теперь же создавалась новая ситуация.

               Однако на семейные хозяйства давило бремя сразу двух иерархий — церковной и военной, одна из которых (церковная) не имела никакого хозяйственного значения, ничего не гарантировала в этой жизни, а вместо этого пыталась торговать «благами» потусторонней жизни (имеются в виду индульгенции). Как уже отмечалось, христианство оказалось весьма подходящей религией для освоения ее кочевниками. Но это имело и свои негативные стороны. То, что легко дается, не всегда оказывается действительно освоенным, глубоко прочувствованным.

               Движение обновления, реформации духовной жизни, начавшись с сомне­ний в святости римской церкви, весьма логично кончилось у многих сомнением в святости вообще, атеизмом, человекобожеством, как назвал это явление С. Н. Булгаков [10]. И это тоже проявление тотемического самосознания. Ведь тотем — это малая группа людей, кровных родственников. Движение от этой исходной точки в сторону расширения ведет в пределе к человеческому роду в целом (все люди братья, «нет ни эллина, ни иудея»). В этом случае исчезает множествен­ность тотемов, естественная в исходной точке. Движение же в противоположном направлении, в сторону сжатия, ведет, опять-таки в пределе, к отдельно взятому человеку. В этом случае исчезает общность, индивид остается наедине с собой, без людей и без Бога. Точнее, сам себе Бог, абсолютно суверенный чело­век, ни к чему не причастный, даже к семье, которая может быть, а может и не быть, «экономический человек», живущий своей частной индивидуальной жиз­нью (в «своем доме — своей крепости»).

               Автор обращает внимание, что с точки зрения экономического суверенитета здесь важны два взаимосвя­занных момента: переход от семейной собственности к индивидуальной и заме­на семейной собственности частной. Термин «частная» применительно к соб­ственности имеет двоякое толкование — функциональное и субъектное. Соглас­но функциональному качество частной имеет отчуждаемая собственность, то есть то, что можно продать, вообще передать другому лицу, неважно, физиче­скому или юридическому. Согласно субъектному, частной является собствен­ность физических лиц, даже если она не подлежит отчуждению. Поскольку эти толкования дают разные результаты, надо весьма аккуратно обращаться с тер­мином «частная собственность», четко понимая, какой именно смысл имеется в виду в каждом конкретном случае.

               Эти две формы собственности — индивидуальная и частная — часто смешива­ются, что ведет к большим недоразумениям. Классическая семейная, фамильная собственность средневековья отличалась от частной как раз невозможностью про­дать объект такой собственности, прежде всего землю. Тем самым она защищает интересы будущих поколений семьи (своего рода семейная гарантия), но при этом ограничивает свободу хозяйствования действующего индивида. Если он захочет сменить место жизни, то неотчуждаемая семейная собственность для него — как гиря на ноге каторжника. Хотя сама по себе индивидуальная собственность, как и семейная, не является частной, индивид, в отличие от семьи (большой, много­поколенной), имеет ограниченный срок существования. Его собственность по­этому конечна, «отчуждаема». Отсюда остается один шаг до права физического лица на отчуждение любой своей собственности (и/или права пользования ею), ста­новления института частной собственности, с которого и начинается Новая история. Точнее, с частной собственности физического лица начинается эпоха преобразований этой формы собственности, существовавшей до того уже не одну тысячу лет вместе с отношениями обмена суверенных субъектов.

               Первый шаг на новом пути, сделать который можно было в свое время толь­ко на Западе, состоял в объединении одним хозяином (производителем, капи­талистом) группы собственников рабочей силы, делегировавших ему право ее использования «в обмен» на соответствующую ренту, именуемую «оплата тру­да». Вопреки распространенному мнению, этот хозяин не обязательно был при этом собственником средств производства. Например, «развитие капитализма в России» сто лет назад (равно как и в Англии еще лет на двести-триста раньше) начиналось с работы домашних промыслов «на заказ» оптового покупателя, который и брал тем самым на себя общее планирование производства и ответст­венность за принятые хозяйственные решения.

               Принципиальная новизна феномена мануфактуры состояла в том, что под одной крышей собирались совершенно разные, живущие независимо друг от друга люди, которых некий вполне земной механик (хозяин, предприниматель) соединял по своему усмотрению в «живую машину».

               Любую деталь этой машины он мог заменить при необходимости на другую, взяв ее на рынке труда. Выражение «незаменимых людей нет» берет свое начало здесь. Именно с тех пор европейско-американская культура производства основана на принципе «человек под функцию», что представляет собой полную противополож­ность более распространенному на Востоке принципу «функция под человека».

               Замена одной детали «живой машины» другой, более эффективной «нежи­вой» — дело смекалки, времени и техники (и затрат, конечно). Вообще говоря, вся промышленная революция, переход от мануфактурного производства к машин­ному и представляла собой постепенную замену человека как естественной про­изводительной силы коллектива другими предметами с заданными свойствами, овнешнение коллективной производительной силы. Следующий технологиче­ский этап связан с постепенной заменой человека (индивида, группы...) как об­щественной производительной силы в части обработки информации и приня­тия так называемых рутинных хозяйственных решений. Это стало содержанием происходящей на наших глазах информационной революции.

               Второй крупный шаг состоял в появлении наряду с физическими лицами юридических лиц. Примером такого лица является любое акционерное общест­во. Смысл этой институциональной новации состоял в том, что права, как бы по природе вещей принадлежащие лишь людям, способным принимать решения и нести за них ответственность, могут иметь и некие общности, причем даже не обязательно с фиксированным членством. Это значительно облегчает движе­ние экономических прав (хозяйствования и присвоения, вообще всего пучка прав собственности). Особенно важно это не для собственников условий (факторов) производства, а для непосредственных производителей, хозяев, поскольку имен­но их доход образуется как остаточная величина после расчетов с собственника­ми факторов и может иметь любой знак, плюс или минус, что чревато не только банкротством, но и лишением домашнего имущества, а то и тюрьмой.

               Какого права не имеет юридическое лицо (во всяком случае, теоретически), так это права на материальные гарантии существования со стороны общества. Это значит, что его существование (или прекращение оного) зависит только от его решений, от их качества и, конечно, от всей совокупности обстоятельств, в которых эти решения принимаются и реализуются. Значение этого стимула для эффективности хозяйствования невозможно переоценить, точно так же, как невозможно переоценить и отслоение угрозы банкротства фирмы от угрозы не­обеспеченности существования людей. Тем самым вопрос жизни и смерти в эко­номическом «измерении» нашел на Западе решение в разведении по разным уров­ням социальной иерархии экономической жизни и смерти, банкротства хозяйст­вующих субъектов и физической жизни и смерти индивидов, среди возможных причин которой оказалось возможным резко сократить воздействие факторов, связанных с экономической активностью, по крайней мере, в части присвое­ния. В части хозяйствования факторы риска вряд ли когда-либо удастся устра­нить полностью (например, обойтись совсем без аварий в шахтах, в других есте­ственных стихиях).

               «Кузница техник мышления». Таким образом, западный вариант оседлости оказался гораздо более динамичным, чем восточный. В его рамках вроде бы на­шлось институциональное решение исходного противоречия свободы хозяйст­вования и обеспеченности существования. Первое становится прерогативой про­изводителей продукции на рынок (мировой), а второе — государства и его граж­дан-налогоплательщиков. Разумеется, отрицательный эффект перераспределе­ния результатов хозяйствования при этом не исчезает: чем хуже режим налого­обложения доходов в той или иной стране, тем менее она привлекательна для корпораций, действующих в мировом масштабе (да и для местных предприни­мателей, уходящих в «тень» от налоговой инспекции), но страх исчезновения, этот сильнейший стимул для производителей-хозяев, перестает нависать над на­емными работниками — конечными потребителями.

               Но тогда почему в предыдущем абзаце выделены слова «вроде бы»? Быть ра­ботником — «винтиком», хотя бы и неплохо оплачиваемым и независимым от того, как идут дела у фирмы, — этого вряд ли достаточно человеку, чтобы чувст­вовать себя Личностью. Сейчас это становится даже невыгодным и самим фир­мам. Одно дело, когда в мануфактуре каждый делал какую-то простую опера­цию, не требующую особо высокой квалификации (отчасти это сохранилось и до наших дней — на конвейере) и совсем другое дело, когда в современном нау­коемком производстве просто невозможно заранее предусмотреть все возмож­ные штатные и нештатные ситуации, действия в них персонала, применяемые стимулы и санкции. В этой ситуации часть хозяйственных решений так или ина­че, в явном или неявном виде принимают «синие воротнички», как в западной статистике называют производственных работников. Причем в момент приня­тия решения может отсутствовать определенность в отношении «конечного ре­зультата» для самого работника (то есть то, как будет оценена его активность и будет ли она вообще оценена).

               Отчуждение работников от жизни фирмы, ее дел, становится в таких усло­виях фактором неэффективности, предметом забот менеджеров, в том числе и высших. Если посмотреть на соответствующую западную литературу, то про­блемы внутрифирменного планирования и стимулирования выглядят в ней на удивление близкими тому, что обсуждалось и в нашей специальной литературе. Хозяйственная иерархия, появившаяся впервые на Востоке, воспроизвелась и на Западе, хотя и на новой институциональной основе. Причем, как ни пара­доксально, типичная для Востока интеграция всех уровней иерархии, их взаи­мозависимость в современных условиях становятся конкурентным преимуще­ством азиатских корпораций перед западными.

               Связано это со спецификой знания как элемента общественной производительной силы и положением индивида в хозяйстве. Можно сказать, что хозяйственная иерархия отличается от малого, индивидуального хозяйства тем, что знание здесь является силой (производительной), существующей независимо от ин­дивидуальных носителей самого знания. В древности на Востоке (например, в том же Египте) сакральные и хозяйственные знания не существовали раздель­но, поэтому нельзя сказать, чем была первоначально письменность — инстру­ментальной хозяйственной ценностью или чем-то большим. В любом случае движение информации по уровням хозяйственной иерархии — это то, без чего невозможно ее функционирование и тогда, и сейчас.

               На Западе хозяйствование не один век обходилось без иерархии. Слово (письменное) существовало вне его (по большей части — религиозной жизни, прежде всего через Библию). По сути дела до XX в. роль информации в хозяйственной жизни, наличие издержек, связанных с ее получением, переработкой и приме­нением, на Западе не осмысливались ни учеными, ни политиками. (Не вдаваясь в подробности, можно отметить собственно материальные затраты, затраты времени, особенно на согласование решений, а также издержки, связанные с дезинформацией, которая может поступать от других субъектов).

               Проекты переустройства общества опирались на неявную предпосылку об отсутствии издержек принятия решений. Только практический опыт попыток такого переустройства в ряде стран (оказавшийся в целом не очень удачным) и внутрикорпоративного управления в других странах заставил переосмыслить роль информации.

               Сейчас об информации говорится много. Отмечу здесь два момента, отно­сящихся непосредственно к теме данного реферата. Первое. Знания, как правило, не являются индивидуальной собственностью и не могут быть частной собствен­ностью, поскольку не поддаются отчуждению. (На эту тему есть хорошее срав­нение. Если у тебя и контрагента есть по яблоку, то после обмена тоже будет по яблоку, хотя и другому. Если у тебя и контрагента есть по идее, то после обмена у каждого будет уже по две идеи.) В связи с этим можно говорить о всеобщем присвоении как естественной черте информационного (постиндустриального) общества.

               Второе. Приобретение знаний, как правило, не является процессом, в кото­ром участвует только один субъект. Такая ситуация если иногда и встречается, то только в процессе первичного наблюдения. В других познавательных про­цессах обычно взаимодействуют многие люди, причем не только современни­ки, но и представители прошлых поколений. Это не исключает, а предполагает, что присвоение знаний каждым происходит только «по труду», в соответствии со степенью его участия в общем процессе познания.

               Трудноохраняемость информации как объекта собственности создает массу проблем в западных фирмах, где степень интегрированности персонала в их дела традиционно минимальна. Если каждый — за себя, то все остальные (и уж в пер­вую очередь работодатель) представляют собой инструментальную ценность. Этих людей можно и нужно использовать, не очень заботясь об их проблемах. При таком умонастроении угроза предательства (если это окажется более вы­годным) становится реальной помехой эффективному функционированию фирм, ведет к дополнительным издержкам на борьбу с ней (например, на пре­вентивный подкуп своих же сотрудников — чтобы их не перекупили конкурен­ты). Понятно, что подобные издержки гораздо меньше на Востоке, так что за­падный индивидуализм оказывается весьма дорогостоящей традицией.

               Далее. Ситуация «слуги двух господ», подчиненность двум разным иерархи­ям, которая была характерна для европейского средневековья, воспроизводит­ся вновь при разделении двух сторон экономического суверенитета между фирмами (свобода хозяйствования) и государством (гарантии существования граж­дан). Ведь гражданин при этом автоматически входит в иерархию государства в качестве его нижнего уровня и «полуавтоматически» — иерархию той или иной фирмы, корпорации, может быть, даже транснациональной корпорации. Обе эти иерархии рассчитывают на его лояльность по отношению к себе, но их вза­имные отношения при этом могут быть весьма конфликтными, поскольку у них совершенно разные способы и цели существования.

               Фирма — это современное «коллективное животное», озабоченное главным образом своим собственным выживанием. В отличие от индивида существова­ние фирмы не ограничено природой. Все зависит прежде всего от нее самой, как и у кочевой родовой общины, ее далекой предшественницы. Временной гори­зонт фирмы — настоящее и обозримое будущее — год, пять, десять, от силы два­дцать лет — многое зависит от продолжительности жизненных циклов продук­ции и основного капитала, а также от «правил игры». Члены персонала для нее — только средство (так же, как она для них, если говорить о типичной западной фирме), от них тем не менее, требуется высокая степень лояльности.

               Национальное государство (западное) — это современное «коллективное рас­тение», живущее долго и, по идее, охраняющее не только ныне живущих граж­дан от слишком жестоких ударов судьбы, но и будущие поколения от недально­видной активности ныне действующих «коллективных животных» — фирм. Здесь скорее лояльным должно быть государство по отношению к своим гражданам-налогоплательщикам, чем наоборот. Но эти же граждане, работающие на фир­мах, тем самым оказываются не вполне беспристрастными, объективными направителями воли государства. Выборные органы власти оказываются местом лоббирования сиюминутных интересов различных групп населения. А ведь есть еще проблемы так называемых «внешних эффектов», экстерналий, выходящих за пределы территории отдельных государств и затрагивающих всех обитателей планеты.

               Прежде всего это относится к экологии. Здесь усилий одних только нацио­нальных государств недостаточно для эффективного противодействия «аппети­там» фирм. Обеспечение существования, таким образом, перестает быть делом отдельно взятых «национальных государств». Можно сказать, что корпорации — это современные кочевники. Во всяком случае, все сказанное выше о технике мышления кочевников, их отношении к окружающему, представляется спра­ведливым и для корпораций. С «этой планеты» бежать некуда. Следовательно, стратегически кочевническое (=рыночное) умонастроение обречено занять под­чиненное положение по отношению к оседлому.

               Таким образом, западный вариант оседлости дал весьма своеобразное реше­ние проблемы кочевничества. На этого хищника в конце концов вскочили и по­неслись вперед (к экологической катастрофе?). Причина этого видится в том, что Запад, начав с высокой степени согласованности форм хозяйствования и присвоения (семейно-идивидуальных в исходном пункте), в конце концов при­шел к противоречию между общим и даже всеобщим (наука — всеобщая общест­венная производительная сила) характером производства, хозяйствования и все еще остающийся близкой к индивидуальной формой присвоения.

               Отсутствие органического синтеза кочевой и оседлой техники мышления на Западе находит отражение и в наличии в этой технике двух общепризнанных традиций: «островной» и «континентальной». Различие между ними довольно наглядно видно на примере вопросов, которые можно задать при наблюдении капли (скажем, воды). Два типа «почему?»: «почему эта капля появилась здесь и теперь, в чем причина этого события?» и «почему все капли круглые, на чем ос­новано это свойство?» абсолютно не пересекаются между собой и принадлежат разным подходам к окружающей действительности.

               Естественно, что первая из них, «эмпирико-позитивистская», ближе к «кочевничеству» (водному — «Правь, Британия, морями!«) и свободному рыночному предпринимательству, а вторая, «схоластико-догматическая» ближе к «оседло­сти» и активной роли государства в экономической жизни (например, в Прус­сии эпохи Бисмарка или Германии XX в.). Кроме того, первая из них ближе к классическому естественнонаучному стандарту рациональности. В соответствии с ним надо стремиться к максимальной объективности и потому устранять все, что связано с индивидом, человеком. Второй же тип техники мышления не впи­сывается в этот стандарт (как, впрочем, и вообще все, что связано с человеком, его свойствами как человека).

               Традиции эти сосуществуют в Европе не один век, так и не переходя в син­тез. Наличие двух хозяйственных иерархий — корпоративной и государствен­ной — скорее всего, не способствует такому синтезу. Что будет дальше — срав­нительно быстрый рукотворный «конец света» или переход человечества к но­вым формам хозяйствования и присвоения — вряд ли кто из людей сейчас мо­жет знать.

РОССИЙСКОЕ   (УКРАИНСКОЕ - ?)   ХОЗЯЙСТВОВАНИЕ:

«КОЛЛЕКТИВ – БОЛЬШАЯ СИЛА»

               Незавершенная оседлость. Далее автор рассматривает, как происходил переход к осед­лой жизни на Руси (и на той части современной Украины, откуда пошла Русь, и, которая длительное время находилась под влиянием Московского княжества, царской России). Здесь реализовался как бы смешанный вариант, давший в итоге нечто не похожее ни на традиционный Восток, ни на классический Запад. По времени переход к оседлой жизни на Руси происходил примерно тогда же, когда и в Западной Европе — в первые века «новой эры». Но в отличие от нее на языческой, а не на христианской основе. Это ее очень сближает с оседлым Вос­током.

               Технологическая же основа оседлости на Руси совпадала с западно­европейской — все тот же цикл «органика-зерно», с одним, но существенным, уточнением. «Органическая» автономия существовала не на семейном уровне, а на уровне соседской общины. Оно и понятно — зона рискованного земледелия, сообща выживать легче, хотя пытаться жить лучше часто бывает труднее как раз сообща просто потому, что «что такое счастье — каждый понимал по-своему».

               Что до техники мышления, то она как-то застряла на «полпути» от кочевой к оседлой. Можно сказать, что по целому ряду причин (если сверхкоротко—слиш­ком много земли, не всегда удобной, и слишком много соседей-кочевников, не всегда мирных) у нас так и не закончился переход к устоявшейся, многовековой оседлой жизни. Чтобы далеко за примерами не ходить, вспомним XX век, столыпинские времена — целые деревни двигались в Сибирь. Понятно, что не от сытной жизни. Да и позже, освоение целины — вряд ли очень уж оседлых людей удалось бы убедить ехать за тысячи километров.

               Мир. Исходный пункт российской оседлой жизни — соседская община — мир резко отличается от обоих крайних вариантов — восточной «общины-улья» и западной «общины-товарищества». Ближе всего к ней по строению античный полис, где каждая семья хозяйствовала на земле автономно, но само право тако­го хозяйствования вытекало из причастности членов этой семьи к общине-госу­дарству. Но и от полиса мир отличался сугубо преходящим характером семьи как хозяйственного целого. Срок жизни семьи был даже меньше, чем срок жиз­ни человека: с момента образования семейной пары и выделения ей в пользова­ние земли примерно до образования детьми своих семей. Поэтому можно гово­рить о лишь частичной индивидуализации как труда, так и жизни в российской общине.

               Другими словами, в экономическом отношении мир как бы занимал проме­жуточное положение между греческим полисом и восточным «ульем». От по­следнего его отличал самодостаточный характер российской общины, отсутст­вие у нее потребности в выполнении государством каких-либо хозяйственных функций. В то же время, от западной общины ее отличало отсутствие потребно­сти в выполнении защитных функций локального характера — от бродяг, раз­бойников, плохих соседей. Со всем этим мир вполне мог справиться сам. Не нуж­ны были ему и судьи «со стороны», да и духовная жизнь, особенно поначалу (в язычестве) не требовала внешних контактов. С чем у этих общин часто возника­ли естественные проблемы, так это с кочевыми общностями разного рода — су­хопутными (на востоке) и плавающими (на севере). Первые иногда нуждались в пастбищах, да и всегда были не прочь «постричь». Вторые пользовались наши­ми реками как путями сообщений («из варяг в греки»), имеющими экономиче­ское (торговое) значение, что вполне допускало поиски компромиссов. Как часто бывало в истории, именно кочевники (в данном случае, северные) «подряди­лись» выполнять функции «глобальных защитников». Собственно, защищали-то они от сухопутных кочевников свои пути сообщения, а уж заодно и их при­брежных обитателей.

               Таким образом, государство (правящая элита) в России изначально имело свой, частный интерес, связанный с международной торговлей. И то, и другое (и наличие особого интереса «верхов», и его специфику) необходимо учитывать при рассмотрении проблемы экономического суверенитета в России тех времен. В частно­сти, повышенный интерес к международной торговле (с Европой — по воде) по­рождал высокую чувствительность к доступности морских путей сообщения как параметру экономического суверенитета, имеющего государственное значение. Отсюда стремление «прорубить окно в Европу» на Балтике, долгие войны с Тур­цией за проливы. Отсюда же и включенность в мировую (прежде всего, евро­пейскую, атлантическую) экономику и политику, не связанная с обеспечением долгосрочных интересов «низов», ориентация на «западническую» технику мыш­ления (точнее, ее «кочевническо-торговую» составляющую, без связи с христианством). В результате экономическая активность «верхов и низов» оказалась совершенно разнонаправленной в пространстве. «Верхи» стремились на Запад, а «низы» шли на Восток.

               Государство-защитник. Изначальное наличие особого интереса элиты в Рос­сии весьма сильно трансформировало саму проблему экономического сувере­нитета и легло в основу нашего «особого пути», крайне непоследовательного, противоречивого. Как уже отмечалось, экономический суверенитет мира был намного выше, чем в чисто восточном и западном вариантах оседлой жизни. Чего не хватало, так это обшей защиты от сухопутных кочевников. По идее, именно эту слабость и должна была восполнять элита из северных плавающих кочевни­ков — государство-«защитник». Отчасти, так оно и было, но наличие своего ин­тереса мешало государству выполнять общезащитную функцию. По большому счету оно так и не обеспечило защиту от сухопутных кочевников, результатом чего стало покорение ими почти всей России. К моменту прихода кочевников из Монголии централизованного государства уже не было.

               Избавление от подчинения Орде также произошло не за счет выполнения государством своих функций защитника, а по причине упадка и распада самой монгольской империи. И в дальнейшем часто не государство защищало жите­лей от внешних врагов, а им самим приходилось, защищая себя, спасать и обан­кротившуюся в очередной раз элиту, олицетворявшую собой государство. (Пи­сатель Василий Гроссман одним из первых показал, как это происходило во время Великой Отечественной войны. «За Родину!» — одновременно означало и «За Сталина» независимо от отношения к этому вождю. Можно также отметить, что термин «вождь» — из того же первобытного кочевого прошлого).

               Все тот же экономический суверенитет мира порождал специфику взаимодействия «верхов» с «низами». «Верхам» приходилось рассчитывать главным образом на силу (насилие) для получения средств на свое существование. Ни экономических, как на Востоке, ни политических, как на Западе, рычагов воз­действия на хозяйствующую общность, мир, у государства не было.

               Наличие независимых друг от друга интересов «верхов и «низов» вкупе с не­способностью «верхов» нормально выполнять общезащитные функции из-за повышенного экономического суверенитета «низов» дало некое сочетание, ко­торое можно назвать постоянной войной «по вертикали» внутри общества меж­ду «центром» и «местами» за свою долю экономического суверенитета. Эта вой­на была то горячей, то холодной, но она продолжается и по сей день.

               Краткосрочное поведение обеих сторон в этой войне вполне антагонистич­но («игра с нулевой суммой»). Линия «центра» — взять как можно больше, чтобы иметь свободу маневра ресурсами при выделении их тем, кому он сочтет нуж­ным (отраслям, регионам). Линия «мест» — отдать как можно меньше под лю­быми предлогами. Взаимный обман при этом — норма отношений внутри ад­министративной вертикали.

               Долгосрочное поведение всех экономических субъектов при этом состоит в минимизации зависимости своего существования от всех остальных, натурализация хозяйства как способ реализации обеих сторон экономического суверени­тета (свободы действий и обеспечения существования). Другими словами, исход­ная форма экономического суверенитета, свойственная миру, не только воспроизводится на своем уровне (соседской общины), но и становится образцом для верхнего уровня, государства-«защитника».

               С натурализацией связано стремление «центра» добиваться «внутреннего экономического суверенитета — понижения зависимости от мест в осуществле­нии своих функций. Так появляется государственное хозяйство как некая обес­печивающая подсистема, обслуживающая прежде всего военные нужды. Понят­но, что чисто экономические критерии эффективности (типа «минимум затрат на получение заданного результата») при этом не могут действовать в полной мере хотя бы потому, что «заданный результат» в безопасности общества — ве­личина не вполне определенная количественно.

               Уже при Петре I это стремление «центра» реализовывалось довольно широ­ко (естественно, без отказа от стандартной линии «постричь»). Максимально широко эта линия применялась в годы советской власти. Все это делало российское государство похожим на восточное, азиатское, в котором действительно доми­нировали хозяйственные функции. Принципиальное отличие состоит в том, что в России хозяйственные функции отнюдь не доминировали, они всегда имели под­чиненное значение, и  элита никогда не была экономически грамотной. Собственный ее интерес, исходно связанный с международной торговлей, не вел к экономической культуре, связанной с производством. По-видимому, глав­ная причина этого в неисчерпаемости (пока!) природных ресурсов и связанной с этим возможности продолжать (на уровне «центра») первобытную по сути прак­тику присваивающей (а не производящей) экономики. Это — еще одно прояв­ление незавершенности перехода нашего общества к оседлому образу жизни.

               После того как очередная правящая элита обанкротилась в обеспечении об­щей защиты, эта функция (защита отечества) потеряла ореол святости, культи­вировавшийся в России не один век. Но и это — только часть более общего систем­ного кризиса. Тупиковой оказалась идея экономического суверенитета одной, отдельно взятой территории, у истоков которой и стоял тысячу лет назад мир. В XX в. сам мир исчез как хозяйственный организм в результате индустриализа­ции производства, разрушения локального цикла «органика-зерно». С исчезно­вением мира как экономического субъекта теряет прежний смысл и все, что над ним возвышалось.

               Индустриализация страны, будучи во многом (и по целям, и по методам про­ведения как до, так и после 1917 г.) ответом нашей элиты на «вызов» Запада, в очередной раз привела к сдвигу на Восток ее хозяйственной структуры. В дан­ном случае это связано прежде всего с ископаемыми органическими источни­ками энергии (уголь, нефть, газ), хозяйственная функция которых оказалась близка к функции воды в речных цивилизациях Древнего Востока. Принципи­альная разница между этими хозяйственными благами состоит в том, что вода как воспроизводимый источник могла подпитывать существование хозяйствен­ных иерархий в течение тысяч лет, а невоспроизводимые источники энергии истощатся гораздо раньше.

               По сути дела, только нынешнее поколение элиты может рассчитывать на них. За время, имеющееся в ее распоряжении (всего несколько десятилетий) ей пред­стоит не только самой сменить умонастроение на более оседлое, если так можно выразиться, но и помочь народу разобраться с теми мировоззренческими систе­мами, которые с ее же подачи культивировались. Без этого вряд ли можно рас­считывать на что-то светлое в будущем.

               Мировоззренческий тупик. Автор отмечает, что вряд ли будет преувеличением говорить, что две мировоззренческие системы, восточная — христианство и западная — «научный социализм» оказали наибольшее влияние на российское общество вообще и на решение проблемы экономического суверенитета в частности.

               В отличие от Востока в целом, где христианство так и осталось на периферии, и от Запада, где переход к оседлой жизни происходил «под христианством», на Руси происходило крещение оседлого населения. Вряд ли оно вообще могло бы произойти сколько-нибудь успешно, если бы переход к оседлому образу жизни к этому времени закончился. Однако достигнутая к тому времени степень оседло­сти оказалась достаточной для того, чтобы христианство не смогло вытеснить язы­чество и легло «поверх» него. Это породило весьма противоречивый сплав «днев­ной» (христианской) и «ночной» (языческой) культуры, наличие которого стало одной из важнейших особенностей российской (да и украинской) культуры в целом.

               То, что крещение проводилось «сверху», нашей специфической элитой, так­же задало традицию сложных отношений между церковной (идеологической) и государственной иерархиями, в которых господствующее положение чаще име­ла государственная. Это также мешало стабилизации мировоззренческой ком­поненты хозяйственной жизни, без которой невозможна оценка долгосрочных последствий принимаемых решений.

               Можно сказать больше: в отличие от традиционного Востока, где мировоз­зренческие системы ориентировали в экономическом суверенитете на приори­тет группы (что в наше время, например, в Японии, выражается в принципе: «Корпорация превыше всего»), и от Запада, где христианством пытались (осо­бенно протестанты) освятить экономический суверенитет индивида, у нас пра­вославие с самого начала отрицательно относилось к выпячиванию того или иного субъекта, хозяйствующего «в этом мире», объявлению его интересов при­оритетными.

               Строго говоря, даже «тело», к которому причастен каждый смертный — тело человеческого рода — не может быть носителем абсолютного «экономического суверенитета», интересы которого должен был бы принимать во внимание в пер­вую очередь каждый хозяйствующий субъект. Оно тоже не может быть «куми­ром». («Итак не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо завтрашний сам будет забо­титься о своем: довольно для каждого дня своей заботы» (Матф. 6,34)). Однако заповедь всеобщей любви, а не только к «ближнему своему» («И если вы привет­ствуете только братьев ваших, что особенного делаете? Не так же ли поступают и язычники?» — Матф. 5,47), ориентирует каждого на всеобщую же заботу хотя бы ради спасения своей души.

               Нетрудно заметить, что такой подход близок к постиндустриальной этике хо­зяйствования, выраженной формулой: «Думай — глобально, действуй — локаль­но». Поэтому в нашем далеко не постиндустриальном обществе православие не способно стать мировоззренческой основой чьего-либо экономического сувере­нитета. Скорее, оно было и будет в естественной духовной оппозиции очередным «государственникам» или радетелям «прав человека». В этом есть своя положи­тельная сторона, так как мир в целом уже подошел к тому рубежу, на котором ему приходится выбирать: или признать (и принять) постиндустриальную систему приоритетов хозяйствования, или исчезнуть. В такой ситуации наша исходная ценностная позиция ничем не хуже любой другой. Более того, ее неполная опре­деленность (и в этом смысле явная отсталость от соседей на Востоке и Западе), пластичность может облегчить вхождение в общее постиндустриальное будущее.

               В отличие от православия (и как бы компенсируя его отрешенность от суеты мира сего) «научный социализм» оказал очень большое влияние на хозяйствен­ное строительство в нашей стране¹². Что бы сейчас ни говорилось, в последние десятилетия перед 1917 г. в России имя К. Маркса было очень популярно, и не в последнюю очередь это было связано с непригодностью православия как идей­ной основы ускоренной модернизации общества, сохранения позиций элиты в мировой системе отношений того времени. Научная форма (ее «континенталь­ная» версия), в которой К. Маркс излагал свою критику современного ему за­падного общества, включая его религиозные основы, импонировала нашей ин­теллектуальной элите, а практика прусского «государственного хозяйства», на­чиная с Бисмарка, была, можно сказать, готовым образцом для подражания. В частности, продразверстку и другие мероприятия эпохи «военного коммуниз­ма» осуществляли большевики, но готовили их еще до 17-го года совсем другие люди [11].

               По-видимому, антииндивидуализм научного социализма позволял исполь­зовать его в войне против экономического суверенитета «низов». Логика про­стая: государство берет на себя гарантии существования граждан, но вместе с этим (и для их выполнения) становится практически монопольным хозяйствую­щим субъектом. Понятно, что разные решения должны приниматься на разных уровнях государственной хозяйственной иерархии, а потому им должны деле­гироваться сверху определенные полномочия, именуемые, в частности, «опера­тивная  хозяйственная самостоятельность».

               Вместе с ней появляются юридические лица, ничего общего не имеющие с юридическими лицами Запада. Расширение прав этих «агентов» возможно только за счет сокращения объема прав «принципала»¹³.

               Таким образом, победа «центра» не стала полной и окончательной, перетягивание каната продолжилось на новой мировоззренческой основе, в которой не было места хозяйственным правам граждан. В частности, граждане не имели права привлекать других граждан по договору найма для ведения хозяйственной деятельности, не могли они вступать в отношения и с иностранными лицами, ни юридическими, ни физическими. Более того, само понятие физического лица отсутствовало в нашем хозяйственном праве. Лицо могли иметь только иностран­цы, мы же были просто граждане без лица.

               Сейчас можно зафиксировать как свершившийся факт, что победа элиты, взявшей в свое время на вооружение «научный социализм», оказалась пирро­вой. Снятие с вооружения этой мировоззренческой системы само по себе ниче­го не меняет. Суверенитет, в том числе и экономический, остается объектом де­лежа. «Война по вертикали» продолжается.

ВЫВОДЫ

               Итак, можно подвести некоторые итоги.

               Из прочитанного материала я узнал множество новых категорий, относящихся к проблеме культуры и цивилизации. При соотнесении двух  основных категорий – «культура» и «цивилизация», правильнее, на мой взгляд, говорить, что цивилизация это синоним материальной культуры, что это достаточно высокая ступень овладения силами природы. Цивилизация – это преобразованный человеком мир внеположных ему материальных объектов. Разные народы по-разному создавали свои цивилизации. Определяющим здесь является особенности мировоззренческих систем, техник мышления, т.е. особенности общей культуры. Ведь культура – это внутреннее достояние самого человека, оценка его духовного развития, его подавленности или свободы, его полной зависимости от окружающего социального и материального мира или его духовной автономности.

                Разобрался я и в проблемах «ЧТО» лежало в основе происхождения цивилизации, «КАК» это происходило и «КОГДА». Понятно и «КУДА» идет цивилизация и особенности проявления культуры при этом.

                Теперь займемся технологией создания реферата. С помощью «ножниц» – сканера, «разрежем» учебники, справочники, а с помощью «мыши» и «Клавы» (клавиатуры) «склеим» отрезки в единое целое. Таким образом, я создал реферат.

                Завершить свой реферат я хотел бы выдержкой из книги канадского ученого Дона ТАПСКОТТА «Электронно-цифровое общество»[12], подаренной мне отцом по случаю поступления в университет:

                 «Где-то в середине следующего века мы уйдем как от программного, так и от аппаратного обеспечения к новой математико-биологической концепции, вездесущей и функциональной (за неимением лучшего, называющейся пока «wetware» - «сырое» обеспечение). Но пока не настанет «пора юности мятежной», человечество пройдет многотрудное обучение. Еще несколько десятков лет -  и Сеть (WWW), и интимный процесс общения производителя с потребителем, состоявшийся благодаря персонализированным программным продуктам, уничтожат безымянность массового потребления, политики масс, средств массовой информации. Это будет эра общения «лицом к лицу», уводящая назад, к сельской жизни. А еще эта  эра будет эрой неуверенности, где пропадут привычные, каждодневные понятия, такие как «пойти в школу», «идти на работу», «уехать в отпуск». Станет неприемлемо работать и учиться по-старому, как становится неприемлем ритм деревенской жизни после переезда в город и поступлением на завод...»

               Я хочу быть в числе тех, кто будет создавать такое общество, такую цивилизацию. Для этого надо поэтапно прочно  овладеть комплексом теоретического и базового инженерного знания. 

ПЕРЕЧЕНЬ  СНОСОК (КАТЕГОРИЙ):

¹   Кочевничество— форма хозяйствования, ориентированная на одностороннее присвое­ние предметов   потребления без локализованных затрат на их воспроизводство.

² Оседлость — форма хозяйствования, ориентированная на присвоение предметов по­требления, опосредованное локализованными затратами, нацеленными на их воспроиз­водство.

³  Мировоззренческая система — система представлений субъекта о себе, человеческих общностях и окружающем мире, помогающая ему оценивать возможные последствия при принятии решений, в том числе в процессе хозяйствования.

⁴  Техника мышления — совокупность мыслительных операций, применяемая субъек­том при анализе ситуации и принятии решений о своих действиях, в том числе при хозяй­ствовании.

⁵ Государство — политический институт, обеспечивающий (гарантирующий) общие условия воспроизводства жизни человеческих общностей на определенной территории. Среди функций государства, имеющих прямое отношение к экономической жизни, особо можно выделить хозяйственную, посредническую и защитную.

⁶   Община — разновидность человеческой общности, включающая обозримое для индивида количество членов и осуществляющая определенные функции. Основные разновидности — родовая кочевая община, состоящая из родственников, ведущая хозяйствование как единый субъект, и демографически связанная с другими, и соседская община, состоящая из семей, ведущих относительно автономное хозяйствование.

⁷     Семья— минимальная родственная общность, обеспечивающая демографическое вос­производство жизни общества и осуществляющая в большей или меньшей степени связан­ные с этим хозяйственные функции. Основные разновидности — большая (трех, четырехпоколенная) традиционная семья, малая (одно, двупоколенная) современная (город­ская) семья.

⁸     Саморефлексия – (от позднелатинского reflexio – обращение назад), 1) размышление, самонаблюдение, самопознание. 2) (Философская) форма теоретической деятельности человека, направленная на осмысление своих собственных действий и законов.  

⁹     Тотем – (на языке оджибве ототем – его род) – вид животных и растений (реже явления природы и неодушевленные предметы); каждый род носил имя своего тотема. Его нельзя было убивать и употреблять в пищу. Тотем был распространен у всех народов мира, пережитки сохранились во всех религиях.

¹⁰    Собственность — общественный институт, определяющий границы прав субъектов по отношению к благам.

¹¹     Можно также сказать, что рынок стал опосредовать движение не только прибавочного продукта, но и необходимого.

¹²    Вообще-то «научных социализмов» на Западе было немало. Например, так именовал свою систему Ш. Фурье. У нас в стране проповедовался вариант, который разные полити­ки (начиная с немецких, например, Ф. Лассаля) связали с именем К. Маркса.

¹³  Обычное юридическое лицо — это бестелесный субъект, на который по этой причине не распространяются государственные гарантии существования, но обладающий тем же объемом хозяйственных прав, что и любой гражданин, полноправное физическое лицо. Появление таких юридических лиц не сокращает чьих-либо прав.

ПЕРЕЧЕНЬ  ССЫЛОК:

[1] Советский энциклопедический словарь / Гл. ред. А.М. Прохоров; редкол.: А.А. Гусев и др. – Изд. 4-е. – М.: Сов.энциклопедия, 1987. – С.1122.

[2] Философский энциклопедический словарь / Редкол.: С.С Аверинцев, Э. А. Араб-Оглы, Л. Ф. Ильичёв и др. – 2-е изд. – М.: Сов.энциклопедия, 1989-С.295  

[3] Там же. С.737

[4] Советский энциклопедический словарь / Гл. ред. А. М. Прохоров; редкол.: А. А. Гусев и др. – Изд. 4-е.  – М.: Сов.энциклопедия, 1987. – С.194.

[5] Там же. - С.194.

[6] Философия: Учебник / Под ред. В.Д. Губина, Т.Ю. Сидориной, В.П. Филатова. – М.: Русское слово, 1996. - 432 с. 

 [7]  «На японских корпорациях разжигание враждебности к конкурентам в целях воспита­ния преданности своей фирме является общепринятой практикой». Хироси Окумура. Кор­поративный капитализм в Японии (пер. с яп.). М., 1986.  - С.47.

[8]   Формы и содержание производства объясняют очень многое в характере японцев. Главная сельскохозяйственная культура — рис... «Известно, что производство риса очень трудоемко и требует слаженной, синхронной работы десятков, сотен людей... Монотоный   массовый труд на заливных поймах выработал общую потребность в усреднснности. Любая самодеятельность или, например, попытка одного работника ускорить свою работу не только бессмысленны, но и могли нарушить слаженность всего производственного процесса». Виленский А. Японские парадоксы // Вопросы экономики, 1993, № 8. - С.131

[9]  Имамачи Т. Моральный кризис и метатехнические проблемы // Вопросы философии, 1995, №3. - С 78.

[10]   Булгаков С.Н. Религия человекобожества у Фейербаха. М., 1906.

[11]   «Обычно лавры первопроходцев на этом пути (формирования и опробования на прак­тике идеологии организованного, планового хозяйствования в национальных масштабах) отдаются большевикам. На самом же деле последние практически ничего сами не изобрели. Нельзя в угоду политической конъюнктуре игнорировать несомненную связь военного коммунизма с политикой российских правительств 1914-1917 гг. (царского и временного)». Мау В.А. Реформы и догмы. М., 1993.-С. 9.

[12] Дон Тапскотт. Электронно-цифровое общество. Пер.с англ. и оформление – К.: «INT-press». Издательство – М.: «Рефл-бук», 1999. – С.51

ЛИТЕРАТУРА:

Философия. Учебник. Под редакцией В.Д. Губина, Т.Ю. Сидориной, В.П. Филатова. М.:

ТОН/TONE, 1996. С.209-236. 

Булгаков С. Философия хозяйства. М. 1912, 2-е изд. 1990.

Бродель Ф. Динамика капитализма. Смоленск, 1993.

Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма// Вебер М. Избранные произведения. М.: Прогресс, 1991.

ГумилевЛ.Н. Ритмы Евразии, 1992.

Маркс К. Формы, предшествовавшие капиталу// Маркс К., Энгельс Ф. Соч., 2-е изд. Т. 46. 4. II.

Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государства// Маркс К., Энгельс Ф. Соч., 2-е изд. Т.4.